Александр Кикнадзе - Тогда, в Багио

Вся его практика, весь богатейший опыт работы со спортсменами подсказывает ему: ты не имеешь права допускать этого безобразия. Слово «безобразие» вертится в голове; Зухарь никогда не произнесет его, он не выносит безоговорочных приговоров, на что бывают так щедры подчас люди, достигшие его положения, степеней и званий. Он просто спрашивает у Батуринского, не считает ли тот, что анализ следовало бы продолжить на свежую голову, ведь недаром говорят, что утро вечера мудренее, на что Батуринский флегматично отвечает: «А уже давно утро».

И терапевт профессор Михаил Лазаревич Гершанович, и психиатр профессор Владимир Петрович Зухарь, как и все члены советской делегации, хорошо знают, что Карпов еще долго не заснет. А ему надо спать, спать, спать. Сон — лучшее из всех существующих на свете лекарств, изобретенных природой. Но чтобы пришел сон к шахматисту, охваченному столь бурными, выходящими далеко за пределы обычных измерений чувствами, необходимо лекарство, изобретенное человеком. Снотворное. Обычно удавалось обходиться без него. Сегодня Зухарь и Гершанович первый раз принимают решение дать снотворное Карпову.

Тот соглашается. Выпивает двойную дозу. После этого тренеры расходятся по своим номерам. Каждый из них еще долго будет сидеть один на один с отложенной позицией. Выискивая малейшие шансы. А два профессора дождутся, пока заснет Карпов, и, когда в его номере погаснет ночник, вздохнут облегченно.

А через час снова увидят свет сквозь крохотную щелку двери, ведущей в комнату Карпова. Чуть приоткроют дверь.

И увидят Карпова, склонившегося над шахматной доской.

Что испытывает, что чувствует Карпов? Ведь, что там ни говори, классический совет «Хвалу и клевету приемли равнодушно» легко давать другим. И потом, способность не допускать близко к сердцу и большую радость, и большое горе приходит к человеку лишь с годами, ближе к старости, когда начинают работать на полную катушку все, какие ни есть, защитные системы.

Это только старый Сократ мог так ответить на вопрос: «Почему ты всегда ровен духом?» — «Потому что не имею ничего такого, о чем бы жалел, потеряв». Но и эта мудрость, увы, с изъяном. Карпов не может быть ровен духом перед тридцать второй партией, потому что думает не только о том, что потеряет сам, проиграв ее. О том, что потеряет страна, делегировавшая его. И шахматы, если возведут на свой престол человека, о котором Карпов скажет впоследствии: «У меня было только одно чувство к нему — ненависть».

Все на свете имеет свои пределы.

Есть пределы и ресурсам воли, терпения, выдержки, хладнокровия. Неужели карповские ресурсы подошли к исходу? Кто наберется смелости сказать, что это не так? Здесь, на Филиппинах, уже проходил однажды поединок на звание чемпиона мира. Хоть и был он разбит на четырнадцать отрезков, длился в общей сложности — с ритуалом вместе — чуть больше двух часов. Тоже шло состязание в быстроте мышления, точности расчета, тоже испытывалось искусство стоять на ногах после пропущенного удара… Тогда, в семьдесят пятом, шел поединок боксеров.

Счастье-то какое! Всего два часа или сорок две минуты «чистого времени» требуется боксу для того, чтобы вынести приговор: этот лучше, а тот тоже хорош, но не настолько.

В шахматах за сорок две минуты партнеры делают только начальные ходы одной партии.

А сейчас, когда пошел четвертый месяц борьбы, повернувшей в новое русло так же неожиданно, как меняют русла после обильных дождей речки Багио, это искусство стоять на ногах, говоря иными словами, «держать характер», не подпускать близко к сердцу разъедающие душу сомнения, приобретает особое значение. Становится главным отличительным качеством мастера. Кто ты — боец или не боец. Завтра лучше узнаешь себя. И поможешь сделать это миру.

Все сомнения надо собрать в один мешок, завязать как следует и закинуть подальше… были бы силы — за ту вон гору, с водопадами. Фантазия. Разве ты уйдешь куда-нибудь от мыслей: что случится, если вдруг?..

Нельзя допустить, чтобы безрассудство торжествовало над разумом, отступничество над верностью, громогласная развязность над скромностью.

Разве трудно догадаться, как, во имя чего и против чего обернет Корчной титул чемпиона мира по шахматам — одно из самых почетнейших на земле званий, — если выиграет последнюю партию? После того, как выиграл три чуть ли не подряд?

За доской сидят антиподы.

Придерживающиеся не только разных шахматных, но и диаметрально противоположных жизненных взглядов.

Представители двух миров, которых спортивный жребий свел за доской Дворца конгрессов мало кому известного филиппинского городка.

Они непохожи друг на друга, как две соседние клетки на шахматной доске и как два войска на ее противоположных концах.

Возвращаясь к теме «шахматы как модель жизни», я подумал, что было бы вовсе не бесполезно на примере этих двух шахматистов поискать ответ на вопрос, какой строй какие стимулирует и развивает качества. Если найдем ответ, он многое скажет. Говорят, истина от повторения не тускнеет; подведем же итоги некоторым предварительным наблюдениям.

С одной стороны, Корчной. В строгом соответствии с законами того мира, который принял его, он убежден, что данный ему от рождения и развитый кропотливым исследовательским и спортивным трудом талант — достояние, призванное служить ему одному. И помочь приобрести те материальные блага, о которых начинает мечтать, едва ли не выйдя из пеленок любое дитя того мира. Есть такое выражение — «закопать талант». Применительно к Корчному оно приобретает противоположный смысл. Найдя почву и застолбив участок, в котором этот талант, будучи «хорошо закопан», дает обильный долларовый урожай, он не расстается с лопатой. «Это мне, и это мне, и то тоже мне».

Может быть, читатель обратил внимание, как часто, чуть ли не из номера в номер, газета «Бюлитин Тудэй» подчеркивала, напоминала, повторяла, что борьба идет за бо́льшую часть 550 тысяч долларов. Доллар — единственный показатель преуспеяния в том самом мире. С тобой здороваются, тебя приглашают и тебя избирают и в правительственные и в благотворительные учреждения, тебя чтут, признают, описывают в прямой зависимости от того, какие суммы проставляет компьютер в твоей кредитной карточке. «Время — деньги» — поговорка, довольно часто подтверждающая свою правоту. Но деньги — это не только время. Доверие — деньги. Взаимоотношения — деньги. И человек — тоже деньги. Там, где дела, помыслы и слова обращены к одной цели — личному благополучию. О том, сколь возвышает и в кого превращает оно человека, быть может, слишком резко, но довольно точно сказал Альберт Эйнштейн: «…Стремление к личному благополучию достойно свиньи». Между прочим, это из статьи, которая называлась «Почему нужен социализм?».