Станислав Токарев - Каждый пятый

Не утерпела — попрекнула, великомученица. Он скомкал, отшвырнул бумажку. Мать с трудом нагнулась, подняла, разгладила: «Этим не бросаются».

Этим? Это стало причиной всего. Сколько ж лет — всё детство, юность! — он чувствовал себя прокажённым, кто ему вернёт эти годы? Знобило от страха, когда вписывал в анкеты беззащитную, хрупкую ложь: отец «умер». Теперь ложь обернулась правдой — поздно, плевать теперь на ту правду. «Мне плевать», — так и сказал.

«Ты… — прошептала мать и сорвалась на крик, — …не имеешь права! Ты коммунист! Это твой отец!.. Он брал Кремль, его ранили юнкера! В Спасских воротах!..» — «Жалко, не убили».

Мать неумело замахнулась, он отклонился, и она лишь задела его пальцами по скуле. Мать подняла на него руку впервые.

Шкаф стал границей: по одну сторону — он, жилец, по другую мать — ответственная съёмщица. Жилец бродил по городу, выбирая такие маршруты, чтобы не напороться на знакомых. Питался сардельками в забегаловках, пирожками возле метро. Пил пиво в Сокольниках, в заплёванном фанерном павильоне «Голубой Дунай»; за соседними столиками скидывались на бутылку, приглашая и его, он чванливо отворачивался (не хватало и на вторую кружку). Коротал вечера перед стареньким КВНом с бельмом приставной линзы, приглушив звук. Съёмщица на своей территории поклёвывала пёрышком взятые на дом корректуры.

Однажды по телевидению объявили телеконкурс знатоков спорта, первый тур — заочный: «Перед вами фотографии известных спортсменов — кто они, с какими событиями связаны их имена? Ответы в письменном виде, срок отправления — два дня». Вопросы показались настолько лёгкими, что он — от безделья — утром послал открытку. Второй тур миновал уже не играючи: пришлось поднапрячь память, пошевелить мозгами. Но это отвлекло от чёрных мыслей. Накатал целое послание. И вскоре нашёл в почтовом ящике конверт с вызовом на финальный турнир, очный. Расплывчатым, зыбким от помех изображением сквозь линзу с водой забрезжила тень удачи.

Корпел, не разгибаясь, в районной читалке. Была там полочка, которой никто не касался, — популярные брошюры, пособия по всевозможным видам спорта. Зубрил их правила, как когда-то роли, как устав строевой службы, караульной… Вместе с одиннадцатью другими счастливцами предстал перед жюри, большинство которого составляли знаменитости с алыми лентами через плечо. Глаз слепили чемпионские медали и софиты, припекали, вгоняли соискателей в пот, головокружение, прострацию. Один за другим они понуро пересаживались из кресел партера в полутёмный амфитеатр, на места для неудачников. Лейтенанту запаса жара была нипочём, он знавал пекло апшеронского полигона, где требовалось, как и здесь, от всего отрешась, превратиться в хладнокровное решающее устройство для скоростной стрельбы.

Их осталось двое. Служители вынесли на сцену гимнастические брусья. Ведущий огласил условия последнего конкурса: «Исполняется обязательная комбинация первого разряда. Надо выставить её оценку и прокомментировать. Арбитр — олимпийский чемпион Валентин Муратов. Возьмите судейские принадлежности». Двое кинулись к столу, соперник споткнулся о кабель камеры — задохлик, очкарь, «теоретик». Арбитр — элегантный, с пробором-лезвием, глянул на него (или показалось?) насмешливо, на другого же финалиста, плечистого и мускулистого, глянул или почудилось? — благосклонно. Картинно оттягивая носки, из-за кулис явился посланец судьбы — мальчик лет четырнадцати, в белоснежном трико. «Наскок… Угол… Стойка… Оп-а, побрёл ручонками по жердям… Сколько за это снимают — три десятых балла или четыре?.. Соскок — оступился. Десятая? Две?»

Кречетов мигом вскинул вверх таблицы. Конкурент помешкал, перебирая стопку с цифрами, обозначавшими доли балла: левой рукой он уже держал девятку. Неуверенно показал четвёрку. Восемь баллов с девятью десятыми упрямо показывал Анатолий. «О-о, как разошлись мнения, — многозначительно проговорил ведущий. — Что ж, ваше слово, Валентин Иванович». — «Я бы… — Чемпион тянул, мытарил… — Я бы да… А ну, — испытующе уставился на Анатолия, — за что ты столько сбросил?»

Главное — стоять на своём. Он отчётливо барабанил наизусть параграфы и пункты. Прямой наводкой целил в чемпиона. Тот посерьёзнел: «Строго». Сердце рухнуло в пятки. «Строго, но… по делу».

Гонг. «Первое место… и кубок Центрального телевидения…» Из динамика ликующее: «Чтобы тело и душа были молоды, были молоды, были молоды…» Его поздравляют члены жюри, олимпиец трогает бицепс: «Штангой занимался?» — «Боксом». — «Если честно, я бы дал девяточку. Даже девять две. И ты бы (это уже с подмигом) меня нокаутировал, а?»

Ведущий, взяв под локоть, деликатно повлёк его за кадры камеры, в дальний угол, где притулился рояль. «Надо бы расписаться, но у нас неувязочка: кубок на складе, и сейчас ищут кладовщицу…» — «Оч-чень скверно, — послышался вдруг гортанный фальцет. Из-за рояля возник пузатый малыш, чернокудрый, горбоносый и властный. — Оч-чень стыдно перед товарищами».

Вот он — случай.

«Это ничего, пустяки, а мог бы я попробовать… себя у вас?» — «Как коммэнтатор?» — низкорослое воплощение Фортуны изогнуло кавказские бровищи, видимо, обескураженные нахальством. «Я понимаю, я не учился…» — «Практика — лучшая школа. — Ошеломительно то, что слышит победитель. — Нужна нам молодая энергичная смена? Молодая энергичная — нужна. Проводите товарища в кадры. Мы… попробуем». Так и началось.

И так идиотски нелепо может всё кончиться.

Накануне закрытия спартакиады во второй половине дня на Урал с запада прорвался гигантский атмосферный вихрь — неугаданный синоптиками циклон. Разразился снежной лепенью с дождём, сделав ледяное поле и дорожку стадиона рыхлыми и клёклыми.

Лишь один самолёт и успел принять местный аэродром. На борту прибыл главный судья. Его назначение на пост председателя комитета физкультуры было наконец утверждено в верхах. Ожидание он скоротал в Чегете, где проходили горнолыжные соревнования спартакиады. Всласть накатался на своих «Кестялх», укрепил и без того нерушимое здоровье. Молодой, загорелый, подтянутый, был он радушно приветствован как представителями местной власти, так равно и главами делегаций, и проследовал в депутатскую комнату. Там был сервирован лёгкий полдник, перешедший в ужин, столь обильный, что некоторые даже прикорнули. Высокий же гость, невзирая на резкую смену часовых поясов и последующее множество тостов, сохранил ясность ума и способность к мгновенным кардинальным решениям. Так, поинтересовавшись программой торжественного закрытия, он в корне отверг идею парада — в такую непогоду — на стадионе: здоровье спортсменов, тем более зрителей, тружеников индустриального города, надо беречь. Финальный хоккейный матч распорядился перенести на семь утра (ледовым дворцом город не располагал, а за ночь каток не вовсе развезёт). Показательные выступления московских девочек-фигуристок отменил: «Задумка прежнего руководства? Друзья, пора прекратить транжирить народные деньги — могли бы обойтись и местными кадрами». Торжество награждения победителей предложил провести в концертном зале, мельком уведомив, что с отцами города сам договорится, поскольку кое с кем из них учился когда-то в Высшей комсомольской школе. Некто из присутствующих льстиво предположил, что, по-видимому, наоборот — сдирали у нынешнего главного. Однако он, сменив плакатное выражение лица с бодро-целеустремлённого на демократически-хитроватое, заметил: «Учись, пока я жив, — не та услуга памятна, которую ты оказал, а оказали тебе».