Борис Майоров - Я смотрю хоккей

А может, понял я все это не потому, что стал рассудительней, а потому, что лишился прежних недостатков и перестал быть объектом постоянной критики? Вполне возможно.

Но вы ошибаетесь, если думаете, что теперь, когда я сам побывал в репортерской среде, когда узнал многих журналистов как следует, у меня нет к ним претензий. Можно простить недостаточное знание предмета — оно придет со временем, можно понять допущенную в спешке ошибку — а разве мы на поле мало ошибаемся?

Ошибиться может каждый. Но ошибка ошибке рознь.

Как часто приходится в репортажах читать безапелляционные строчки, обвиняющие того или иного хоккеиста в эгоизме, самоуверенности, трусости и прочих смертных грехах! Читаешь и диву даешься: откуда это репортеру известно? Со мной он не говорил, с товарищами по команде не беседовал, тренера не спрашивал. Ему, видите ли, показалось, что хоккеист проявил трусость. Мало ли что может показаться…

Если ты не уверен в этом — нет, не на сто — на двести процентов — лучше не пиши. Люди, ежедневно пишущие в газету, как-то забывают или перестают думать о том, что любое их слово расходится миллионными тиражами, что его читают жены, дети, любимые, сослуживцы тех, о ком они пишут.

Не думайте, что во мне говорит какая-то личная обида. Меня пока, к счастью, от такой критики бог миловал.

Но разве может тот же Вениамин Александров простить обиду, которую нанес ему один корреспондент, обвинив его после нашего поражения от шведов на чемпионате 1963 года в трусости? Это Александрова — того самого Александрова, который забил за время своей карьеры множество голов в ворота канадцев, чехословаков, тех же шведов. Разве такое по силам трусу? Но это понимают не все. А как он, Александров, может объяснить это людям? Как смыть позор, нанесенный несправедливым и страшным оскорблением? Не на дуэль же, в самом деле, вызывать обидчика…

На Олимпийских играх в Гренобле мы проиграли сборной Чехословакии. Впервые после поражения от шведов в 1963 году ушли с поля побежденными. Как же обрушились на нас на следующий день некоторые газеты! Нас упрекали в безволии, в неумении и нежелании бороться за победу, мы в корреспонденциях выглядели какими-то хлюпиками, не умеющими собраться и постоять за себя. А ведь еще вчера мы, пятикратные чемпионы мира, были, по словам тех же самых журналистов, «непобедимой ледовой дружиной», «не знающими страха рыцарями», «героями ледовых баталий». Куда же все это в один день девалось? Каким образом герои и рыцари вмиг превратились в безвольную и неумелую толпу эгоистов?

А еще через день мы стали олимпийскими чемпионами — и снова чудесное превращение. Мы опять «дружина», «гвардия», «герои». И портреты игроков и тренеров на первых страницах тех самых газет, которые вчера осыпали нас упреками.

Поверьте моему опыту: спортсмен, мечтавший о победе и готовившийся к ней годы, не может за нее не бороться. Неверно составленный план, недостаток сил или мастерства, ошибки — другое дело. Но то промахи, а не преступления. За них бывает обидно, порой до боли, но не стыдно…

Об эгоистах и людях аморальных писать надо. Но тут уж доказательства самые неопровержимые — на стол!

Вот видите, как бывает: вместо того чтобы рассказать о журналистах, о сложном и тяжком труде этих людей, которых с совершенно новой стороны открыл мне Стокгольм, я начал с критики и поучений — как и о чем им писать… Да нет, никого поучать я не собираюсь. Я пишу то, что думаю. По отношению к друзьям это обязанность.

СССР — Канада. Волнуюсь. Но игра складывается для нас очень легко. Точное повторение нашей люблянской встречи со сборной Чехословакии. Тот же темп, то же бурное начало, так же быстро растет счет. И даже результат первого периода почти как в Любляне — там было 4:0, тут — 5:1. Я совсем успокаиваюсь и уже могу оторваться от поля и понаблюдать за тем, как ведут себя на скамейке ребята, а главное, тренеры.

До чего же они разные, наши тренеры! Чернышев всю игру стоит или сидит на месте, почти не говорит, лишь изредка негромким голосом сделает короткое замечание сменившемуся игроку. Тарасову не сидится. Он ходит вдоль скамейки, и к каждому у него есть какие-то указания. Его призывы, обращенные к полевым игрокам, слышны не только нам и тем, кто поблизости, но, по-моему, и публике из дальних рядов. Вот самые колоритные из его реплик:

— Биться за каждый сантиметр поля!

— Все делать быстрей! Двигаться больше! Укатывать противника!

— Бояться бортов!

— Зингера даете бить! (Один из канадцев врезался в Зингера.)

— Не соглашаться на сбрасывание темпа! В нашей команде нет ленивых!

— Ничего не делать медленно!

— Не уступать в мужестве!

— Женька! До чего же незлой бросок! Уж больно мы, русские, добрые!

После игры традиционная пресс-конференция, на которой тренеры только что сыгравших команд отвечают на вопросы корреспондентов. Чернышев и Тарасов ходят на эти пресс-конференции по очереди. Сегодня очередь Тарасова. Репортеры знают об этом, и потому свободных мест в зале нет. Во-первых, Тарасов строит свою речь так, что отдельные фразы можно выносить прямо в заголовки. Во-вторых, от него обязательно ждут какой-нибудь оригинальной выходки: вместо того чтобы отвечать на вопросы, начнет задавать их сам или затеет с кем-то ожесточенный спор. А оюурналисты это очень любят…

Действительно, до чего же разные люди наши тренеры! Более разных трудно было бы найти, даже если искать специально. Я так же не могу представить Чернышева, говорящего громко, как Тарасова, говорящего тихо. Я, кажется, ни разу в жизни не видел Чернышева выведенным из состояния душевного равновесия, даже в минуты тяжелых поражений его команд — «Динамо» или сборной. Тарасова я никогда не видал спокойным, даже когда ни обстановка, ни время дня не давали никаких поводов для волнений.

Чернышева не так-то просто разыскать среди игроков во время матча; он занимает свое место у бортика и одет-то всегда словно нарочно, чтобы остаться в тени — во все черно-серое. Тарасов не может усидеть на месте более пяти секунд подряд. Его громогласные тирады — хлеб для репортеров, его мимика и жестикуляция, словно магнит, притягивают к себе кино-, фото- и телеобъективы. И одет он дома во время игр по большей части в цветастый форменный свитер ЦСКА, только там, где у хоккеистов пришит номер, у него какая-то необъяснимая буква «Т».

На тренировках место Чернышева — за пределами поля, все у того же бортика, место Тарасова — в гуще событий, на льду. На установках Чернышев говорит первым, сдержанно и предельно сжато излагая план игры и задания каждому. Тарасов его дополняет и завершает свою речь эмоциональными призывами «не посрамить», «отдать все силы», «проявить преданность» и т. д.