Анатолий Голубев - Живущие дважды

Познакомиться с профессиональным велоспортом — это значит увидеть тех, кто, может быть, никогда не садился в седло, но крепко держит в одном финансовом кулаке лучших гонщиков мира, увидеть боссов, которые делают порой не только коммерцию с помощью велосипеда, но и большую политику своих стран, увидеть тех, кто наживает миллионы на гонках, раздавая крохи профессионалам-подёнщикам и закармливая спортивную элиту, тем самым разжигая слепую жажду пробраться в её заветный круг.

Познать мир профессионального спорта — это значит хотя бы частично постичь мышление тех, кто сегодня в расцвете своей славы, и тех, о ком уже завтра забудет публика, и только специалисты всё дальше и дальше в глубины своих статистических справочников будут загонять некогда славные, гордые имена.

Мне бы хотелось в этой книге, сочетающей в себе рассказный вымысел новелл и документальную точность очерков, дать советскому читателю представление о сложном организме, влияние которого на современный спорт недооценивать было бы неблагоразумным.

Судьба человека, затянутого в водоворот велоспорта, трагична сама по себе, независимо от обстоятельств, в которых она складывается, даже независимо от волчьих законов буржуазного общества, которые, вторгаясь в веломир, делают ещё более жестокими и беспощадными его и без того суровые нравы.

Прожить одну жизнь, полную труда, отрешения, нечеловеческих перегрузок, вложить себя всего в деятельность, которая закончится задолго до самой высокой точки расцвета индивидуальности, — эту жертву ежегодно приносят миллионы спортсменов Запада. А после всего этого надо начинать жизнь иную, когда груз прошлого ещё так тяжко лежит на усталых плечах, когда бремя славы, если её удалось познать, уродует духовный мир человека.

Жаки отдыхает на дне гигантской бетонной чаши, подложив руки под голову и закрыв глаза. Высоко над ним серыми, запылёнными гонщиками медленно катятся друг за другом облака. В разрывах между ними то появляются, то исчезают лужицы голубого неба. Туда, к голубым проблескам, тянутся пёстрые и горластые склоны трибун. Бетонных колец уже не видно: трибуны полны людей, но всё новые и новые зрители снуют по проходам.

«Вот по этой трибуне, — думает Жаки, глядя на самую высокую центральную часть велотрека, прислонившуюся в поисках опоры к стене отвесного каменного обрыва, — можно, пожалуй, добраться и до самого неба».

Наверху, между остроконечным шпилем старой городской ратуши и безбожно дымящей трубой автомобильного завода, чернеют деревья, облепленные зрителями.

«Интересно, мальчишки это или взрослые? — неожиданно приходит на ум Жаки. — Год назад деревья были вот так же облеплены людьми. Только теперь безбилетных зрителей, кажется, больше. Видно, никто не забыл, что произошло на этом треке год назад… А собственно, что изменилось за год? Почти ничего. И небо, кажется, было таким же голубым. И времени до старта оставалось не больше».

Мысли Жаки настойчиво возвращаются к событиям прошлого года, когда он вот так же лежал на широкой деревянной скамье, выставленной на зелёном поле велотрека.

Ему предстояло бить мировой рекорд немца в часовой гонке… «Бить рекорд? Зачем?» Ещё месяц назад он бы не смог ответить на этот вопрос. Но сегодня, после месяца изнурительных тренировок, когда и тренер, и массажист, кажется, вывернулись наизнанку, чтобы он наконец выполнил ему надлежащее, Жаки слишком хорошо понимает, зачем ему нужно бить этот рекорд.

В трёх последних многодневках — суматошном «Тур Ломбардии», раздражающем корявыми горами и плохими дорогами «Тур Италии» и на булыжных мостовых «Париж — Рубэ» — он не сделал ничего значительного. Пожалуй, он мог похвалиться лишь тем, что неизменно добирался до финиша гонки. Но где-то там, в конце поредевшего списка участников. Он заканчивал этапы, когда телевизионные камеры уже вовсю пожирали объективами героев дня. А такое постоянство, как известно, не очень нравится шефам…

Жаки три года носил на груди, шапочке и рукаве витиевато написанное «Сальварани». Из витрин тихих продовольственных лавочек и суматошных универмагов ему, как старому знакомому, улыбались такие же надписи. Фирма, которой принадлежала команда и он сам, Жаки Дюваль, выпускала маленькие сосиски. По странной иронии судьбы его шефы занимались производством продукта, который он не пробовал никогда в жизни, однако исправно, пусть и не очень успешно, вот уже три года рекламировал на всех дорогах Европы.

Впрочем, Жаки никогда не взялся бы за побитие этого проклятого часового рекорда, не заблуждайся он так долго, что вполне сносно рекламирует явно не заслуживающие того сосиски. У хозяев Жаки была иная точка зрения.

Подходил срок окончания контракта, и ему вдруг дала понять… Его вызвали в сверкающий стеклом и алюминием приёмный зал дирекции фирмы и там в присутствии трёх молчаливых директоров, которых он видел лишь на процедурах подписания контрактов и никогда на гонках, менажер Мишель — старая лиса — сказал, что, к сожалению, фирма не видит смысла в продлении сроков действия контракта… Не глядя на Жаки, он стал рассыпаться в комплиментах и извинениях, будто было неясно, что большей подлости со стороны фирмы даже трудно придумать. Он не предвидел такого вероломства. Время, когда можно было подыскать работу, упущено. И теперь найти новую велосипедную конюшню казалось ему делом невероятным.

Мишель знал это лучше, чем кто-либо другой.

Тогда Жаки и предложил этот трюк с побитием рекорда. Три толстяка директора оживились. Идея пришлась им по вкусу. Они тут же сформулировали условия: если побьёт рекорд, контракт будет продлён ещё на год.

…Проклятый морской бриз, тянущий со стороны пляжа, всё не затихает. Время же старта, назначенное на 18.00, неумолимо приближается. Если бриз не утихнет, ему придётся крутить педали целый час, понимая бессмысленность своей работы.

Бесконечное серое кольцо трека, начищенное до блеска, сияет в мягком свете сентябрьского дня. По бетону, осматривая дорожку в последний раз, медленно проезжает худощавый гонщик. Его чёрная майка бабочкой мелькает на фоне жёлтых мешков с песком, которыми опоясан трек.

Часы на далёкой ратушной башне уже пробили половину шестого. А Жаки Дюваль и сорок тысяч болельщиков всё ждут, когда уляжется противный бриз. Он, Жаки. — блаженно развалившись на жёсткой скамье, а зрители — млея на трибунах. Время бежит. Но море, ласковое и далёкое, по-прежнему дышит мерным и спокойным ветром. Жаки представляет, что на трибунах уже поговаривают, будто свидание с новым рекордом придётся отложить до следующего раза.