Владислав Третьяк - И лёд, и пламень

Анатолий Владимирович решил, что абсолютно необходимо повысить общую культуру игры вратаря, укрепить его авторитет в команде, выработать у голкипера высокоразвитое чувство интуиции, умение быстро и четко анализировать действия соперников. «Страж ворот должен не на словах, а на деле стать центральной фигурой в команде», — любил повторять Тарасов.

…Однажды тренер озадачил меня вопросом:

— С какой скоростью летит шайба, брошенная, ну, скажем, Фирсовым?

— Сто километров в час, — не очень уверенно ответил я.

— Сто двадцать, — поправил Тарасов. — Но знаешь ли ты, что на шайбу, выстреленную с такой скоростью вблизи ворот, отреагировать невозможно?

— При упорной тренировке…

— Невозможно!

— Но ведь Плант берет такие шайбы…

— И Коноваленко берет. Но тут уже не в их реакции дело.

— Опыт, — догадался я, еще не ведая, куда клонит учитель.

— Это слишком обще — опыт. Думай!

Я, откровенно говоря, был растерян. Что же получается? Зачем совершенствовать свою реакцию, если ее все равно не хватит, чтобы успешно соперничать с лучшими форвардами? Выходит, тренируйся не тренируйся, а в любом случае ты, вратарь, обречен на неудачу… Тарасов, насладившись моим замешательством, сказал:

— Знаешь, что поможет тебе разорвать этот заколдованный круг? Интуиция! Ты должен научиться читать мысли. Да, да! Еще до того как соперник бросит шайбу, ты должен знать, куда будет сделан бросок. Ты должен предугадать, как в следующий момент станет развиваться атака, кому нападающий отдаст пас, когда последует бросок по воротам… Ты должен все знать про нападающих! Все знать про защитников! Знать про хоккей вообще больше любого хоккеиста!

…Если вам порой казалось, что шайбы сами летели в мою ловушку, не заблуждайтесь: я вовсе не фокусник, мне помогал выработанный за долгие годы дар предвидения — то, о чем когда-то говорил Тарасов. Бывало, нападающий еще только замышляет бросок, а моя левая рука уже самопроизвольно идет на перехват шайбы.

Раньше, насколько я знаю, когда команда обсуждала вопросы тактики, когда тренер давал установку на матч, когда вспыхивали какие-то споры, вратари сидели и помалкивали. Их мнением интересовались редко, еще реже с ним считались. Тарасов в конце 60-х годов этот порядок поломал. Я с самого начала стал принимать самое живое участие во всех делах команды. Когда Анатолий Владимирович перед матчем приглашал к себе для беседы поочередно все пятерки, я шел на эти совещания с каждым звеном. Внимательно слушал старших товарищей, не стеснялся высказывать свое мнение, а ребята не забывали поинтересоваться моим. Бывало, нападающие, придумав какой-нибудь новый тактический ход, спрашивают:

— Как ты считаешь — пойдет?

— Хорошо, — отвечал я. — Никакой вратарь этого не разгадает.

Или, напротив, я подвергал идею безжалостной критике, и прославленные ветераны, иным из которых я годился по возрасту в сыновья, уважительно слушали вратаря-мальчишку. Согласитесь, эта деталь ярко характеризует климат в нашей команде.

Я рос, жадно впитывая в себя не только хоккейные премудрости, но — и это важнее всего — постигая суть таких понятий, как коллективизм, взаимовыручка, ответственность перед товарищами, мужество, смелость. С самого начала тренер приучал меня творчески относиться к своей роли, он хотел, чтобы я работал в первую очередь головой, а уже потом — руками и ногами.

Сейчас мне порой даже не верится, что я мог выдерживать те колоссальные нагрузки, которые обрушивались тогда на мои еще не окрепшие плечи. Три тренировки в день! Какие-то невероятные, новые, специально для меня придуманные упражнения. Ребята говорили с состраданием:

— Ну, Владик, ты своей смертью не умрешь…

На занятиях десятки шайб почти одновременно летели в мои ворота, и все шайбы я старался отбить. Все! Я играл в матчах едва ли не каждый день — вчера за юношескую команду, сегодня за молодежную, завтра за взрослую. А стоило пропустить хоть один гол, как Тарасов на следующий день спрашивал: «Что случилось? Ну-ка давай разберемся». Если виноват был я, а вратарь почти всегда «виноват», то неминуемо следовало наказание: все уходили домой, а я делал, скажем, пятьсот выпадов или сто кувырков через голову. Я мог бы их не делать — ведь никто этого не видел. Все тренеры тоже уходили домой, но мне и в голову не приходило сделать хоть на один выпад или кувырок меньше. Я верил Тарасову, верил каждому его слову.

Наказание также следовало, если я пропускал шайбы на тренировке. Смысл, я надеюсь, ясен: мой наставник хотел, чтобы я не был безразличен к пропущенным голам, чтобы каждую шайбу в сетке я воспринимал как чрезвычайное происшествие.

Тренер постоянно внушал мне, что я еще ничего из себя не представляю, что мои удачи — это удачи всей нашей команды. И тут я безоговорочно верил ему. И думаю сейчас, что если бы было иначе, то ничего путного из меня бы не получилось.

Архангельское… Каждый уголок этого старинного парка мне знаком. Вот здесь, на берегу Москвы-реки, я любил сидеть с удочкой, завороженно наблюдал за поплавком. Плотва, подлещики, а в запруде карпы — рыба тут знатно клевала, без улова не возвращался. Однажды с Колей Адониным удили на живца. И поверите, такой судак у меня с крючка сорвался, что в азарте я сам за ним в реку полетел.

А вот эта горка памятна другим. Здесь Тарасов любил проводить тренировки по атлетизму. Утопая по пояс в снегу, бегали вверх-вниз.

Анатолий Владимирович считал, что чем хуже погода, тем лучше для закалки характера. Однажды в день матча с нашим традиционно трудным соперником московским «Динамо» грянул 30-градусный мороз. Надо на зарядку выходить, а боязно: как бы не простудиться. Столпились мы все в вестибюле, ждем Тарасова, надеясь на то, что он отменит сегодня зарядку. И вот появляется. Демонстративно никого не замечая, сразу ко мне, самому юному:

— Вы что стоите, молодой человек?

— Так ведь все стоят.

— Какое вам дело до всех! Вы давно должны разминаться с теннисным мячиком.

Как ветром выдуло всю команду из вестибюля.

Что касается теннисного мяча, то Тарасов приучил меня не расставаться с ним никогда. Где бы я ни был, я должен был все время бросать-ловить теннисный мяч. Дело доходило до курьезов: купаемся мы в море во время разгрузочного сбора, а тренер спрашивает:

— А где ваш мяч, молодой человек?

— ?..

— Вы и в воде с мячом должны быть.

Думаете, шутил? Ничего подобного! Пришлось нам с Колей Толстиковым к плавкам специальные кармашки пришивать — для мячей. Кому-то это, возможно, покажется «чересчур». Но как знать: не будь мяча, не будь других тарасовских придумок — сложилась бы моя судьба столь счастливо?

Кстати, историю с мячом наши ребята впоследствии использовали для одной подначки. Дело было так. Мишаков и Фирсов поехали в институт физкультуры сдавать экзамен по анатомии. Преподаватель попался строгий. «Хорошо подготовились?» — спрашивает. Ребята замялись. «Так, друзья, дело не пойдет, — морщится профессор и показывает на скелет: — Вот вам учебное пособие — занимайтесь». «А можно мы его с собой на базу возьмем? — говорит Мишаков. — В свободное время по косточкам все разберем». Загрузили они это «учебное пособие» в машину и привезли в Архангельское. Я в тот момент в кино был. И вот, возвратившись к себе в комнату, вижу на своей кровати груду костей: на череп нахлобучили мою шапочку, а в руки вложили теннисный мяч. Дескать, намек ясен? В гроб вгонят тебя тарасовские нагрузки.