Михаил Александров - Кожаные перчатки

Что бы не случилось — пусть скорее. Не отвернутся же вовсе, не могут…

В секции бокса, руководимой Виталием Сергеевичем, мне не быть. Это я знал точно. Здесь был превосходный боксерский зал: высокий, с широкими окнами, выходящими в парк. Оборудование было новеньким, блистало лаком. По вечерам мягкий свет многих ламп разливался по залу, не беспокоя глаз. Отличным был душ, кабинок пятнадцать, не меньше, с тугим напором горячей воды.

Казалось, что можно еще желать боксеру? Тем более что и внимания на тренировках к тебе хоть отбавляй. Половикову помогали четыре ассистента, как он их называл. Сам Виталий Сергеевич не сидел, как наш старик, был энергичен, успевал поработать с боксером на лапах, посудить вольный бой на ринге, заметить и поправить ошибку у того и у другого в упражнении на снарядах.

Дух деловитости и подтянутость царили на тренировках. На стене, во всю ширь, висел совершенно правильный по идее призыв: «За массовость и мастерство!»

И все же мне здесь было не по себе. По-моему, даже дышалось трудней, чем в нашем тесном зальце в Трехгорном.

Постепенно формировалось это ощущение. Пожалуй, первое, что меня поразило, — резкое разделение занимающихся в секции на две изолированных друг от друга группы. Какое-то жестокое разделение, будто высшая и низшая расы. У старика мы все были вместе. Тот, кто знал и умел побольше, помогал, конечно, тому, кто не знал и не умел еще ничего. Я сам прошел через это. Помню, Сашка мучился со мной не одну неделю, пока не выучил легко и непринужденно обращаться с коварной скакалкой. Помню, как маленький Арчил, которого я наверняка смог бы удержать на ладони, часами натаскивал меня, верзилу, в науке укрощения груши, веселясь, понятно, когда она, проклятая, отскакивая не так, как положено, стукала меня пребольно в лоб… У старика никому бы в голову не пришло сказать незадачливому парнишке: «Уходи, ничего из тебя не выйдет…» Мы вместе, наконец, мыли пол в зальце и драили окна. Попробовал бы кто-нибудь отлынивать! Схлопотал бы вмиг от старика «поганого аристократа» да еще приказ: пять тренировочных дней мыть одному пол! В секции Половикова были аристократы и была масса. Я почувствовал это в день прихода. Изголодавшись по боксу, я заявился раньше всех, хотел поскорее раздеться, поразмяться. Но уборщица в раздевалку не пустила.

— Придет Виталий Сергеевич, распорядится…

— Не все ли равно, где разденусь?

— Не все равно…

Оказалось в самом деле так. Пришел Половиков, сказал что-то уборщице, и та, став приветливой и милой, показала мне место в раздевалке, у окна, с отдельным шкафчиком, подальше от двери в душевую:

— Сюда, молодой человек, тут будет вам удобненько…

Десятка полтора ребят, все, как на подбор, с аккуратными проборчиками, хотя иным проборчики были вовсе не к лицу, расположились справа и слева от меня. Мне показалось странным, что в раздевалке тихо. Мои соседи почти не разговаривали друг с другом и уж вовсе не обращали внимания на тех, кто теснился у другой стены, без шкафчиков, с пятнами сырости от пара, идущего из душевой. По простоте душевной я было сделал попытку завязать знакомство с ближайшим соседом, плечистым и стройным парнем. Тот посмотрел на меня отсутствующим взглядом, приподнял брови: «Простите, спешу…» Но сразу же после того, как Половиков, зайдя в раздевалку, обратился ко мне, ласково потрепал по плечу, сосед переменился, стал любезен, куда девалась надменность!

— Так вы и есть Коноплев? Очень рад…

С высшей группой Виталий Сергеевич занимался сам. Тренировку с прочими вели ассистенты. В общем, это было разумно. Одному со всеми не справиться, да и незачем.

Но зачем понадобилось старшему тренеру грубо оборвать двух разгоряченных, раскрасневшихся пареньков, когда они посмели о чем-то его спросить?

— Не суйтесь, куда не следует! Идите на место!..

— За что вы их так? — удивился я, прервав обработку мешка.

— Э! Шлак эти все…

Шлак… Добродушный, с открытой душой человек, каким он мне показался, оборачивался характером сложным, еще не ясным, но настораживающим.

Смутное ощущение, что здесь все чего-то боятся, беспокоило меня. Боязливость эту я с удивлением наблюдал не только у новичков, но и боксеров постарше, известных в Москве, которых уважали на ринге.

Однажды многое объяснилось. Перед началом тренировки, когда обе группы построились в разных концах зала, Виталий Сергеевич вошел в сопровождении помощников и громко, как-то беспощадно громко стал читать по бумажке. Он называл фамилии, и пять или шесть боксеров вышли из строя.

— Отчислены из секции!

Половиков даже не потрудился взглянуть на тех, кого выгонял. А я тот день не мог заниматься. Я к черту размотал бинты. В раздевалке подсел к Володе Корнееву, которого немного знал раньше, видел на ринге. Это был боксер не из удачливых, но отважный и стойкий. Во мне все кипело от только что виденного, от острой жалости к этим парням, торопливо собирающим пожитки.

— Так просто и уйдешь? — спросил я Володю.

— А что делать? Он прав: я уже бесперспективный…

— Я бы в морду дал за такое! Он что тут у вас предприниматель или советский тренер?..

Володя невесело усмехнулся:

— Да я что? Свое отвоевал, хватит… Вот ребята, тех жалко… А я что? Мне, правда, кончать пора.

У меня был крупный разговор с Половиковым. Чего мне терять? В горячке я выпалил все, что думал. Заявил, что он не воспитатель, а чужак, и что дурным я буду комсомольцем, если не выведу его, как говорится, на чистую воду.

— Кто дал право гнать в шею хороших ребят? — кипятился я. — У вас тут что — частная лавочка? Они с открытой душой, а их — за дверь! Шлак, путаются под ногами, мешают медали зарабатывать, карьеру делать… Так, что ли? Тогда хоть сдерните к черту вон тот советский лозунг со стены! За массовость, мол! Стыдно тут смотреть на него! Очковтиратели несчастные!..

Я не выбирал выражений. Ничего он не мог мне сделать: все равно уйду.

Но он был много опытней и умнее меня. Он терпеливо слушал и даже временами, соглашаясь, кивал головой. Он сидел, устало свесив плечи, и кивал головой, и я вдруг почувствовал, что мой запал потихоньку угасает: невозможно долго обличать человека, если он с тобой соглашается.

— Вот так, — сказал я, ощущая невесть откуда взявшуюся пустоту в душе. — Безобразие — и весь сказ. Сами то вы хоть понимаете?..

Я ждал чего угодно, только не того, что последовало. Самым вероятным было: «Ну и катись отсюда!» Однако Виталий Сергеевич, посидев немного в той же позе, то ли усталой, то ли удрученной, вдруг порывисто встал и схватил меня за руку.

— Спасибо, Коля! — сказал он проникновенно и, честное слово, мне почудилось, будто в его глазах блеснула слеза. — Спасибо, друг, ты настоящий парень…