Брайан Глэнвилл - Олимпиец

Мне было очень тяжело. Я не мог этого перенести. И стал всё чаще наведываться в Нюрнберг: уезжал на выходные и оставался на неделю или уезжал на неделю и оставался на две. Там меня ждали Курт и Хельга. Да. Иногда мне было очень стыдно, но что я мог поделать? Останься я в Лондоне, я бы просто сошёл с ума.

Так проходил сезон, не такой уж плохой, но какой–то пустой, без всякой цели. Потерять можно многое, а стремиться вроде и не к чему. Побеждаешь — это считается естественным. Проиграешь — значит, сдаёшь позиции. Даже мировой рекорд уже не был таким стимулом — он ведь и так у меня, пусть на пару с Купером. Больше заботили другие — вдруг наш рекорд побьёт кто–то из новых? Так оно и вышло. В июле. Новым рекордсменом мира стал Кейта.

Бедный Айк. Сперва — Купер, теперь — Кейта, обыкновенный африканский сержант полиции и отец восемнадцати или девятнадцати детей. Благородный дикарь, примитивный и чистый, не имеющий машины, бегавший всю свою жизнь просто для того, чтобы попасть из одного места в другое. Он улучшил рекорд на секунду с четвертью, и у Айка есть лишь несколько недель до окончания сезона, чтобы вернуть себе рекорд, а нет — придётся мучиться всю зиму. Едва ли он вернёт его в этом году. Он сейчас не в той форме и знает это. 3.54,8‑его лучшее время за сезон, и он проиграл на двух соревнованиях, в Англии и в Швеции.

Айк снова утратил радость от самого бега, словно цирковой конь, скачущий по кругу, великолепный, с плюмажем, но движимый жестокой волей мягкого дрессировщика — Курта.

Нельзя сказать, что виноват во всём Курт. Больше виноват ребёнок — этого можно было ждать. Ведь сейчас её чувства раздвоены, и он не может этого перенести. Теперь в их семье новая ситуация — материнство, которое на него не распространяется. А Джил в материнстве со своим красивыми, серьёзными глазами прямо цветёт.

Когда у нас нет соревнований, он всё время проводит в Нюрнберге, где к его услугам всё: Курт, его валькирия, постоянное внимание. Не знаю, долго ли Джил будет это терпеть.

Айк уговорил меня снова тренироваться с ним, — несомненно, за неимением лучшего. Как–то в начале лета он позвонил и застенчиво спросил: «Алан, почему ты больше не ходишь в «Кристал–палас?» Он не хуже меня знал, почему я туда не хожу, но говорил так просительно, что я согласился тренироваться вместе.

Он очень жалел себя: «Иногда появляется желание всё бросить». А я ответил: «Такое бывает с каждым бегуном».

Круг — передышка, ещё круг — ещё передышка. Потом он спросил: «И так каждый день — тебе бы это понравилось?» Я ответил: «Я бы это возненавидел». «С ним там, в Нюрнберге, тоже не сахар, а уж когда совсем один…» — и добавил: — «особенно когда люди, на которых раньше мог опереться, тебе больше не помогают».

Пожалуй, если Сэм играет роль пророка, Айк заслужил право называться мучеником. Иногда перед глазами встаёт занятная картина: Айк, распятый на стрелках секундомера.

И вот… Кейта.

Мы с Айком тренировались, когда стало известно о новом рекорде. Айк сказал: «Сначала один, а теперь, чёрт возьми, другой объявился. Как голова Гидры. А Курт, — добавил он, — не может достать его время по кругам. У них там и рекорды толком не регистрируются. — В голосе звучало отчаяние, почти что слёзы. — В этом чёртовом Тунисе».

Я посочувствовал. Неизвестного противника всегда боишься больше.

Теперь мне приходится играть новую роль — я уже не посредник, а утешитель, прежде это была её функция. Я подаю голос, когда ему нужно, но не даю советов, потому что он нуждается не в них, только в утешении. Я бы дал ему совет — уходи из спорта! — но как раз такой совет ему не нужен. Когда он не жалуется на Джил, то говорит о Кейте в уничижительном тоне: «Где и что он выиграл? На Олимпиаде всё по–другому». Это верно. «Ничто не заменит участия в ней».

Ну, может, кое–что и заменит: истый талант и темперамент туземца. Возможно, Кейта обладает тем и другим. Неграмотный полицейский из отсталой страны — да у него масса преимуществ. Там человек не подвержен бесчисленным давлениям: со стороны прессы, выпытывающих микрофонов, телевизионных камер. Впрочем, я видел его по телевидению, Айк тоже. Он высок, строен и двигается как бог. Сразу заметно — никто его не учил. Кажется, что он просто скользит без всяких усилий, без напряжения и, значит, свободен от всяких комплексов, связанных с назойливой теорией.

У него, кстати, есть тренер, какой–то англичанин, с виду вполне скромный и разумный, эдакий окружной уполномоченный, любящий туземцев. Нет сомнений, какой–нибудь американский колледж скоро поймает его на крючок — да и Кейту тоже — и превратит в очередного учёного мужа от спорта.

Айк сказал: «Хорошо двигается, правда? — и добавил: — С виду не сильный».

В общепринятом смысле слова — да, но я уверен, что он силён. Нам всегда подавай внешние и очевидные признаки силы, мы не думаем о жизнестойкости, о форме, какую обретает сила в эволюции. Какой силой обладает птица? Или рыба? Лучше ли плавал бы осётр, если бы тренировался в подъёме тяжестей? Кейта — результат эволюции поколения людей, привыкших ходить и бегать.

Итак, бедняга Айк волнуется из–за Кейта, а Кейта, я уверен, вовсе не волнуется из–за Айка. Он, возможно, о нём и не слышал.

Я уже вижу его в Токио — отстранённый, как многие африканцы, без всякой экспрессии, в пелене спокойствия, а когда раздаётся выстрел, он помчится вперёд, как газель. Может, он и не победит, но всё будет именно так. Айк же будет скован, с одеревеневшими мышцами, в голове каша из болевых барьеров и жертв, в ушах осами жужжат секунды, но плечах беремя колоссальной ответственности — он выступает за свою страну, но него смотрит весь мир и ждёт от него выдающегося результата… и так далее и тому подобное.

Не исключено, что он всё же победит. Но я в это не верю.

«Айк Лоу, блестящая надежда Британии на золотую медаль в Токио, не думает о Кваме Кейте — человеке, отнявшем у него мировой рекорд, — пока не думает.

«Едва ли мы встретимся до Токио, — сказал мне высокий двадцатипятилетний лондонец, прервав не короткое время напряжённую тренировку в «Кристал–паласе». — В этом году Игр Содружества не будет, а в Европе он никогда не выступает. Конечно, если бы милевиков со всего мира собрали здесь или в Америке, тогда другое дело, но я совсем не ищу встречи с ним. Слишком терзаться из–за соперника ни к чему. Пусть он терзается из–за меня».

Я спросил золотого медалиста Игр Содружества, намерен ли он во что бы то ни стало вернуть себе мировой рекорд до Токио.

«Нет, — ответил он, — вовсе не намерен. Получится так получится. Моя цель — Токио, всё остальное — на втором плане. Хочу прибыть в Токио в своей лучшей физической и психологической форме. А если только и думать о мировом рекорде — даже если в конце концов ты его установишь, — можно морально надломиться. К чему мне такой риск? Так недолго и выдохнуться».