Борис Порфирьев - Борцы

Он снова посмотрел на игрушку — блестит. Хороша. Дунул в свистульку:

— Фюить!

Остановился у ларька — игрушки из папье–маше. А рядом туески берестяные; по туескам такие же орнаменты, как по подолам у глиняных барынь. «Хороши барыни или не хороши? И зачем меня этот господин с толку сбил?»

Он снова вытащил из кармана игрушку, вздохнул. И, отыскав Никиту, решил всё свести в шутку:

— Вот тут я баранов разных да барынь глиняных накупил. Буду тебе в премию выдавать за каждую победу. На тренировках, — и протянул ему свистулю: — Это тебе за победу над Пытлей.

Вот он — родной Петербург, вот он — родной дом.

Как хорошо!

Даже когда–то пугавший почерк на анонимках, посылаемых бароном Вогау, — не страшен. Упругий, хрустящий конверт. Что там они послали на этот раз?

Вместо ожидаемой крышки от папиросной коробки выпал тоненький листочек бумаги.

Верзилин прочитал с удивлением:

«Уложить Корду может только победитель Мальты. Мы ждём Вашего приезда, как манны небесной. Вы должны к нам прийти в день приезда — угол Измайловского и Восьмой линии. Валерьян Коверзнев и Нина Джимухадзе».

Ниже мелкими острыми буквами было приписано:

«Я ни в чём не виновата. Н. Д.»

Вспомнилась чёрная вонючая вода Мойки; поленницы сырых, пахнущих прелью дров; солдат, обнимающий женщину; убийцы в крылатках и Нинин крик: «Я не хотела этого!» Двенадцать месяцев не вытравили из памяти ни одной детали.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Верзилин, задумчиво рассматривая конверт. Странно, нет ни одного штампа. Но почерк барона — слава богу, он его знает. Было время, когда этот почерк сводил с ума… Коверзнев и Нина… Угол Измайловского и Восьмой роты — это же квартира Нины!.. Но тогда причём тут барон Вогау?

Он поднялся и прошёл на половину хозяйки… Она угодливо шагнула ему навстречу. Когда принесли письмо? Да позавчера. Во время его отъезда один господин заходил к нему несколько раз. Говорил, что репортёр. Последние два раза он был с дамой. Все интересовались, когда приедет Верзилин. А как им скажешь — ведь Верзилин не считает нужным сообщать, куда и надолго ли он уходит, и, конечно, уж она не ждала, что он напишет ей письмо… Она поэтому даже прибрать в его комнатах не смогла, — просит извинить.

Не заметив её обиды, Верзилин крикнул Никите возбуждённо:

— Срочно умывайся и едем! Оденешь мою визитку! Нас ждут друзья.

Через несколько минут они уже стояли на передней площадке мчавшегося со звоном трамвая. Чем ближе к центру они подъезжали, тем больше народу было на улицах. Трамвай пополз по мосту. «Ах, как медленно!» — думал Верзилин. Вода под мостом казалась серой; дым маленького пароходика, тянувшего баржу с камнями, закрыл поблёскивающие стёкла Балтийского завода; множество металлических кранов вырисовывалось на горизонте.

— Смотри, это и есть Петербург, — сказал Верзилин Никите. «И эти краны, и эллинг, и чухонская лодка, и сфинксы в тиарах, привезённые из древних Фив, и чугунная решётка моста, — ах, как я люблю всё это! — подумал он, с восторгом глядя вокруг. — Петербург — нет города красивее его… Я бы не смог жить в другом месте…»

Он обернулся, взглянул на воздушный шпиль Петропавловской крепости, на ростральные колонны перед биржей, на розовый изгиб парапета — и даже захолонуло сердце: так он любил этот город.

Они пересели на другой трамвай и вскоре сошли у белого с синим куполом Троицкого собора.

Высокий серый дом, широкая лестница. С каждой ступенькой сердце бьётся сильнее и сильнее. Вот оно уже бухает даже в висках. Остаётся повернуть звонок — все треволнения будут кончены. А вдруг, наоборот, — они только начнутся?

«Поверни меня», — просит надпись на звонке.

Верзилин поправил шляпу, строго посмотрел на Никиту и протянул руку к звонку.

Прошло несколько томительных секунд. Наконец раздались лёгкие шаги, открылась дверь.

— Верзилин — вы? — испуганно произнесла Нина Джимухадзе, отпрянув назад, вцепившись тонкими пальцами в концы светлого тёплого платка, стянутого у шеи.

Он молча склонился в поклоне, замер. Девушка протянула ему руку, и он надолго прильнул к ней губами.

— Коверзнев! — позвала Нина, не отнимая руки.

В стеклянных дверях появился Коверзнев — в бархатной куртке, с чёрным бантом, — обрадованно кинулся к Верзилину, приговаривая:

— Наконец–то! В самый раз. Ещё бы немного — и было бы поздно. Я рад. Вся надежда на вас. А то этот зазнавшийся Корда уедет из России непобеждённым… Совершив триумфальное турне от Тифлиса до Петербурга, он выступает у Чинизелли. К счастью — с силовыми номерами. Но вскоре его бенефис, на котором он будет бороться.

— Ах , перестань, — сказала Нина. — Дай человеку пройти в комнату, — и, обернувшись к Верзилину, сообщила: — А вы и в самом деле явились очень удачно: мы только что собирались на вернисаж.

Верзилин переступил порог. Комната показалась ему тесной из–за огромного количества вещей. От рояля поднялся здоровенный чёрный красавец с узенькими усиками, с длинными волосами,

— Знакомьтесь: мой брат Леван — знаменитый борец Верзилин, — сказала Нина.

Пожимая ему руку, Верзилин произнёс, кивнув на Никиту, замершего у входа:

— А это мой друг — Никита.

— Вот хитрец! — восхищённо сказал Коверзнев. — Нового спаррингпартнёра завёл. Ну и хитрец. А где Татаурова бросили?

— Во–первых, они не спаррингпартнёры, а во–вторых, Татауров меня бросил сам.

— Ишь, богатыри, — сказал Коверзнев, бесцеремонно похлопывая по плечу Никиту и Левана. — А Ефиму Верзилину всё же вы все уступите.

Леван Джимухадзе стоял, почтительно склонив голову, прижав к телу руки, — ждал, когда гости сядут.

Усаживаясь к столу красного дерева, прикрытому толстой плетёной салфеткой и заваленному яркими журналами, Верзилин вспомнил, что прежде Нина никогда не рассказывала о своём брате, который был в ссоре с отцом и все годы работал в южных цирках.

А она, словно прочитав его мысли, сообщила:

— Вы не знаете: я сейчас бросила львов и работаю вместе с Леваном.

— Вы бросили львов?

— Да, — сухо сказала она. — После того как погиб отец.

— Простите.

Она посмотрела на него печально и спросила:

— Вы не знали о его смерти?

— Как же я мог знать…

— Впрочем, это понятно, — согласилась она и тут же объяснила: — Тогда отец срочно увёз меня в Польшу, затем в Германию… Гастроли были удачными, но зимой Фараон (самый капризный лев — вы должны помнить его) распорол отцу шею… Отец умер, не приходя в себя… И я не смогла после всего держать себя в руках… Я — боялась… Приехал из Киева Леван и помог продать львов. Я рассталась с ними без сожаления — у меня было такое чувство, что я обязательно стану их жертвой…