Наталья Степанова - Учения и наставления моей бабушки Евдокии

Зимой 1958 года к бабушке приезжала зареванная Дуся Шарохова. Плача, она рассказывала о том, как кто-то украл у нее из сарая ее бычка Мишку. Бабушка велела ей успокоиться. Налила ей чаю с душицей и стала готовиться к работе. Она вынула из сундука зеркало, которое служило уже не одному нашему поколению, поставила его на табуретку в угол и зажгла две свечи. Велела всем не двигаться и молчать до тех пор, пока она не разрешит говорить. Встав на колени перед зеркалом, бабушка стала читать:

После этого человек должен прошептать то, что он хочет видеть. Не стану здесь рассказывать то, что показала зеркальная гладь, но только в тот вечер Дуся узнала, кто украл у нее бычка. Напомню, что когда желаемое случится и вы увидите то, что хотели, накиньте на зеркало простыню, перекреститесь и скажите: «Пришли, побыли и ушли. Аминь». Во время работы с зазеркальем должна быть полная тишина. Нельзя двигаться, поворачивать голову по сторонам, шептаться, улыбаться и т. д. до тех пор, пока человек не встанет с колен. Об увиденном рассказывать нельзя, чтобы не заболеть.

Если позволите, мне бы хотелось рассказать о своем первом опыте проведения обряда с жертвоприношением. Помню, среди ночи меня разбудил стук в дверь. Когда бабушка впустила позднего гостя, я увидела женщину, держащую на руках ребенка, который часто и хрипло дышал. Женщина принялась голосить так жутко, что во дворе завыл Полкаша, наш умный и добродушный пес. Бабушка взяла из рук женщины ребенка и велела ей замолчать, женщина немедленно повиновалась. Наверное, некоторые люди считали мою бабушку грубоватой и даже властной, но я-то знала, что такое поведение необходимо: если человека вовремя не заставить взять себя в руки, то он окончательно погрузится в пучину отчаяния и с ним уже нельзя будет иметь дело. Истерика – худший помощник в таких делах. Сама я позже пришла к такому же выводу: если с плачущим человеком говорить мягко, выражать ему свое сострадание, то он только сильнее начинает плакать. Я думаю, что многие мастера со мной согласятся.

Осмотрев мальчика, бабушка вызвала меня на кухню, прикрыв за собой дверь, обняла меня, больно прижав мою голову к своей груди.

– Внученька, – сказала она, – малец у нее умирает. Полкашеньку я сгублю, ты уж меня прости, Наташенька, прости ради Бога.

Я слышала, как гулко и часто стучит бабушкино сердце: она очень любила нашего Полкана.

Я заплакала:

– Давай какого-нибудь другого, вот хоть бы…

– Не успеем, – жестко перебила меня бабушка. И я поняла, что уговаривать бесполезно.

Накинув телогрейку, бабушка вышла во двор. Я видела через обледенелое окошко, как она подошла к собачьей будке и присела на корточки перед Полканом.

Мальчик остался жив. Утром бабушка унесла в лес Полкашу и там его похоронила. Больше мы о нем не говорили, так как обе очень тяжело переживали произошедшее. Я не притронулась к подаркам, которые потом принесла благодарная мать спасенного ребенка. Дa и бабушка тоже. Я видела, как все это она отдала людям.

К тому времени для меня уже не было секретом, что погибель можно свести на животное. У нас не было времени искать подходящее животное, и бабушка принесла в жертву нашу собаку, так как ценнее человеческой жизни нет ничего на свете.

Никогда не забуду случай, о котором рассказала одна прихожанка моей бабушки. Было это по осени. К нам постучала женщина с тремя малолетними детьми. Женщину эту звали Полина Филипповна, а ее детей – Саша, Паша и Игнатий. Одеты они были в старую, штопаную рвань, а на ногах у них были дырявые чулки.

Сперва я плохо слушала то, о чем говорила бабушкина гостья, но постепенно ее рассказ полностью захватил мое внимание.

Уставшие ребятишки дремали на лавке возле жарко натопленной печи, а женщина говорила:

– Живу больно тяжело. Было девять детей, а теперь осталось трое. Муж мой, Микола, два года назад уехал на заработки. Он добрый плотник. Так вот он потом там на заработках и сгинул. Последнего ребенка я родила без него, он его так и не увидел. Приехала я к тебе, Евдокиюшка, не за милостыней, а за милостью. Замучил меня один странный сон, да и подвел меня под монастырь.

Видела я этот сон каждую неделю, под воскресенье. Да так четко и ясно, как наяву. Будто бы приходит ко мне старец, сам в черном, а волосы белые. И от волос старца идет такой яркий свет, что глазам больно. Зовет меня старец за собой, и будто бы я иду за ним без всякого страха. Доходим мы до нашего местного кладбища и останавливаемся у заброшенной могилы, которая и вправду есть на нашем погосте. Я когда на родительский день иду на кладбище к своим родным, всякий раз прохожу мимо этой могилы.

И вот, именно к этой могиле, во сне, старец меня и подводит. Подведет и исчезает. Я к могиле наклоняюсь, а в ней окно. В окошке этом женщина необыкновенной красоты, в златотканой одежде. Сидит и ждет, пока я ей окно открою.

Я таких снов потом насчитала аж двадцать, и все они один в один, слово в слово.

Стала я про этот сон думать. Думала и так и этак, а разгадать сон не сумела. Решила я тогда сходить на эту могилу. Думала: дай-ка я хоть посмотрю, кто там похоронен. Пришла, а на надгробном памятнике нет ни имени, ни чина, ни звания. Может быть, когда-то и было имя, да время все стерло. Помолилась бы за упокой, да имени не знаю.

Раза три я ходила к той могиле. Тянет меня к ней, а почему, не пойму.

А потом, на Пасху, на крестном ходе, я увидела икону. Меня будто кто-то под дых ударил. Гляжу я на икону, а на ней точь-в-точь нарисована та, которая у меня во сне из земли в окно глядит. Даже одежда такая же – голубая с позолотой.

Взяли меня думки, да так, что больше ни о чем не могла думать. Мысль засела, что это Богородица мне во сне знак подает. Взяла я кирку, лопату и двоих старших сыновей. Пришли мы на кладбище по поздноте, но еще было все довольно хорошо видно.