Уилл Гомперц - Думай как художник, или Как сделать жизнь более креативной, не отрезая себе ухо

На самом деле он стал писать метафизический пейзаж – некое неосязаемое пространство, отделяющее реальность от сохранившихся в памяти образов. Назовите это как угодно – необъяснимым, сюрреалистичным или сверхъестественным, – но факт остается фактом: картины Дойга переносят нас в реальные с виду места, но на самом деле это иллюзия, существующая лишь в нашем сознании, – как и наши воспоминания.

Когда мы понимаем, что именно хотим сказать, обычные вещи становятся потенциальным источником вдохновения.

«Поначалу, – признается Дойг, – мне казалось, что у меня вообще нет идей, но потом я почувствовал, что их огромное количество. Я испытал такой прилив вдохновения, о каком и не мечтал».

Как только проходит творческий ступор, мы чувствуем, что нам есть что сказать, и знаем, как выразить свою мысль. Многие обычные вещи, самые заурядные явления повседневной жизни становятся потенциальным источником творческого вдохновения. «Все повторяется». Этот трюизм американская журналистка, эссеистка и сценаристка Нора Эфрон с детства усвоила от своей матери.

К примеру, катание на лыжах. Остается только догадываться, почему художники больше века игнорировали столь популярное во всем мире зимнее развлечение. Может быть, считали его слишком буржуазным? Если это так, то как раз подобные догмы Дойг подвергает сомнению. Кроме того, отсутствие общего интереса к этой теме открывало перед ним самые широкие возможности.

На картине «Лыжная куртка» (1994) изображено очень много человеческих фигур, гораздо больше, чем обычно пишет Дойг. Лыжники рассеяны по всему пространству картины, но разглядеть каждого из них невозможно. Люди представлены в виде множества разноцветных точек с тонюсенькими ногами-лучинками. В центре полотна – темное пятно. Это – сосновая роща, и она неодолимо затягивает вас, как излучающая негативную энергию черная дыра. Эта тьма выстреливает сияющим потоком белых, розовых и желтых точек. Так Дойг воссоздает зрительный эффект, который мы наблюдаем, когда на лыжах скатываемся с горы, – нечто вроде психоделического опьянения, вызываемого воздействием слепящего света, пестрых лыжных костюмов и солнцезащитных очков.

Питер Дойг. Лыжная куртка, 1994

Впрочем, подозреваю, что на самом деле картина вообще не про лыжников. Скорее она про то, что значит быть Питером Дойгом, что значит быть человеческим существом. Картина визуализирует размышления художника над хорошо знакомым каждому чувством собственной неуклюжести. Нелепые точки-фигурки – это новички. Радостно возбужденные и одновременно испуганные, они впервые пробуют спуститься на лыжах с какой-то горы в Японии.

Это обращенное в прошлое и наполовину фантастическое полотно сбивает зрителя с толку и одновременно приглашает к размышлению над тревожной сущностью движения. Быстротечность жизни, память, атмосфера – вот излюбленные темы Дойга. В 2002 году он покинул Лондон и перебрался на остров Тринидад, где впервые побывал в далеком детстве. Там он бросил якорь. Пока. Если Дойг почувствует, что засиделся, он, возможно, двинется куда-нибудь еще.

Разумеется, чтобы найти тему, которая тебя вдохновит, не обязательно становиться кочевником. Незачем переезжать с континента на континент, чтобы в душе пробудилось чувство тоски и потерянности. В этом в свое время убедился Рембрандт.

Понимаю, это плохо вяжется с образом прославленного художника, но, судя по всему, и великий голландский мастер тоже пережил тяжелый творческий кризис. По мнению исследователей, он случился в 1642 году, когда известность Рембрандта достигла пика. Художник был счастливо женат и пользовался уважением собратьев по ремеслу. Он жил в Амстердаме, в великолепном, недавно купленном доме. Все у него складывалось как нельзя лучше. Рембрандт считался лучшим портретистом, к нему обращались самые богатые и влиятельные горожане, в том числе высшие чины стрелковой роты, заказавшие ему групповой портрет, который сегодня мы знаем под названием «Ночной дозор» (1642). Что в такой жизни могло пойти не так?

Как выяснилось, очень многое. Во-первых, умерла его горячо любимая жена Саския. С ее уходом художник погрузился в глубокую депрессию. Не улучшали ему настроения и колкие замечания одного из натурщиков «Ночного дозора», который возмущался тем, что плохо прописаны лица стрелков. Кроме того, группа молодых амстердамских художников, копировавших стиль Рембрандта, все активнее перехватывала у него клиентов.

Его финансовое положение пошатнулось, а тут еще няня, присматривавшая за маленьким сыном Рембрандта, подала на него в суд за то, что художник отказался на ней жениться. В довершение всех бед, завершив «Ночной дозор» – шедевр динамичного и реалистичного стиля, над которым Рембрандт работал на протяжении двадцати лет, он почувствовал себя опустошенным. У него больше не было свежих идей. В тридцать шесть лет, одинокий и несчастный, он решил, что ему больше нечего сказать миру. Рембрандта настиг кризис среднего возраста.

Художник должен обращать внимание на любые подсказки, доверять своим чувствам и инстинктам.

Это был тупик. Художник, всегда имевший свою точку зрения на искусство, перестал понимать, что к чему. От живости и выразительности, прежде свойственных его работам, не осталось и следа. Жизнь утратила краски. Рембрандт занимался бесконечным самокопанием. Но, как выяснилось, его душевные муки были не напрасны; они и подсказали ему выход из творческого кризиса. Рембрандт заметил, что чем глубже он погружается в жалкое состояние, тем острее реагирует на все, что происходит вокруг. Подражатели приводили его в ярость, аристократы вызывали раздражение. И его неотступно преследовал образ покойной Саскии.

Рембрандт признал, что вдохновение может исходить из разных источников, и задача художника – не упустить ни одной подсказки и верить своим чувствам и интуиции. Так он и поступил. И открыл для себя новую тему, уже имея на нее сложившуюся точку зрения: пора старения – печальная пора.

Рембрандт открыл для себя новую тему, уже имея на нее сложившуюся точку зрения: пора старения – печальная пора.

На новый стимул к творчеству он ответил сменой стиля. Снискавший ему славу изысканный мазок ушел в прошлое, уступив место более экспрессивной технике. Новый Рембрандт – глубоко несчастный человек, который щедро зачерпывает кистью густую краску и размашистыми движениями накладывает ее на холст. Его полотна приобретают иной масштаб и вес – как буквально, так и символически. Отныне они разительно отличаются от всех прочих. Его рожденный в душевных муках стиль уже не под силу скопировать никакому подражателю.