Владимир Иванов - Любовь и войны полов

Каждая читательская группа видела мир по своему – совсем иначе, чем другая. Первая была относительно спокойной и рассудочно-интеллектуальной, зато вторая – избыточно категоричной, импульсивной и даже конфликтной. Первая была более чуткая, вторая более эмоциональная. Я ощущал себя причастным к обеим – первая мне была близка интеллектуально, вторая – эмоционально. Любопытно, что каждые 3–5 лет я чувствовал себя внутренне более близким то к одной, то к другой…

Жизнь подтвердит, что категоричность и конфликтность есть знаки невежества. Это уже и просто, как пересечение в прицеле. Так, что как только обнаружите такое сочетание, держитесь от человека подальше: 9 из 10, что это склочник-скандалист, хотя и идейный, и даже, и начитанный. Книжный ориентир кажется мне, важным и сегодня. Во всяком случае, достаточно ёмким, чтобы его хватило для выбора себе друга по интеллекту, в чём я не раз убеждался. Но, если человек не любит читать, он не будет вам долго и интересен.

Отсутствие тяги к чтению сказывается на развитии сильнее всего, что, в общем-то, и не удивительно: ведь чтение – это общение. Причём, идеальное – с людьми, более развитыми, много умнее и опытней тебя. Люди, у которых отсутствует эта потребность, быстро делаются ограниченными, оставаясь один на один с угрюмой жизнью. В сущности, они беззащитны и время легко превращает их в запутавшихся и озлобленных…

Главным признаком развития души я считал дружбу. Точнее, саму способность дружить. Ведь, дружба внутренне всегда очень противоречива – она разборчива и эгоистична, как и вообще, любая духовная потребность. Ведь мы приглашаем другого участвовать с нами лишь в том, что интересно нам самим. В умении дружить, лучше всего и проявляется зрелость характера. Только дружбой каждый и создаёт, так необходимое ему продолжение своей психики – свою внешнюю психическую оболочку. И люди закомплексованные, с внутренним зажимом, лгуны и эгоисты, создать такую оболочку не смогут – просто не получится. Как не находится массы желающих тупо обслуживать только чужие интересы. Эти и вырождаются в «прилипал». Так, что людей, у которых нет друзей, следует всегда опасаться…

У родителей друзей было не много, но дружить они умели, как никто. Никогда не забуду, как мама, всегда такая живая и подвижная, пришла домой с каким-то каменным, отрешённым лицом. У Бекезиных случилось большое горе – их единственную дочь-студентку засыпало зерном на элеваторе. Милая, милая Эля!..

Маму, как обычно, давно заждалось её большое хозяйство, но на этот раз, она осталась к нему безучастна. Она его просто не заметила – пригласила соседку, а сама быстро ушла, взяв там все хлопоты и работу на себя. Меня поразило, как глубоко, оказывается, можно воспринимать чужое горе. Своё так не принимала… Но и друзья платили им той же, привязанностью – когда отца разбили удары и он лишился всех постов, они их не бросили. Наверное, это и было дружбой. Так же преданно умел дружить и брат, для которого друзья всегда значили больше, чем даже родные. Открытый и импульсивный, он был готов для них на всё. И они его не забывали, хотя тут и случались проколы…

Люди всегда нас окружали – мы были до них очень жадны. Но сначала к подбору своих друзей я относился без должной серьёзности – присматривал больше сообразительных весёльчаков для нескучного времяпровождения и развлечений. Позднее умников для интеллектуальных занятий, и, наконец, друзей для души. В первой категории народу было хоть отбавляй. Были и с умом, и с внешностью. Но совсем уж выдающихся было двое, и обоих звали Славками.

Первый был мой одноклассник. С ним нас сближало многое: мы оба были из семей примерно, одного достатка, довольно избалованы, приличные лентяи и отчаянные весельчаки. Но Славка, к тому же, был ещё и необычайный красавчик – розовощёкий блондин с бархатной кожей и большими синими глазами. Он был красивее, чем все наши девчонки – ваш глаз на Славке всегда отдыхал. Много позже, я нашёл его точный портрет в Благовещенском соборе – над правой иконой у бокового входа написано лицо ангела. Вылитый Славка! Очень подвижный, добрый и покладистый малый, всегда весёлый и добродушный. Все девчонки в классе на Славку, разве что не вешались, но он и пальцем не шевелил – никого не выделял и был мил со всеми.

Но, поскольку, он и лодырничал сверх всякой меры, то и сидел часто по всем предметам в отстающих. Так, что к нему обязательно, кого-нибудь, прикрепляли для «пионерского буксира». И тут все наши отличницы наперебой напрашивались к нему в помощницы. А он и не возражал. Они и готовили за него все уроки. Это была ещё та лафа! Тут я ему, конечно, как и многие, завидовал… Славка был говорун и весельчак, и нам было здорово вместе – мы с ним прекрасно понимали и дополняли друг друга.

Жаль, что дружба наша продлилась не долго – что-то, около года. Потом у него не заладилось с родителями и они куда-то, уехали. Я долго скучал по нему – оставшиеся были совсем не то, а тут ещё и все его зазнобы переключились на меня. Я понимал, что это они с тоски – просто на меня лёг отблеск его необычной красоты…

Но второй Славка был ещё больший красавчик – этот был высокий, классически сложенный «нордический» блондин с хорошо поставленными нордическими же, манерами – уместными и неспешными. Он приезжал в наши палестины (ну, не в сибирскую же, чухлому!) на лето, из своего европейского Тарту, о котором рассказывал много и без устали. Пройдут годы, и Тарту станет первым «иностранным» городом, который я посещу. Потом я объеду уже и весь юг, Восток, Украину и Прибалтику, буду подолгу жить в Ленинграде и в Москве, мне будут нравиться Таллинн и Вильнюс, Львов, Одесса и Киев, но Тарту надолго останется моим любимым городом, в который я буду приезжать не раз. И на автобусе из Ленинграда, и из Таллинна, и приплывать на теплоходе из Гдова. Больше него я буду любить только Москву…

Мне будет нравится в нём всё. И старые, академические дубы в старинном – ещё дерптском, университетском парке, видевшие Пирогова. И узкие аккуратные улочки, выходящие на площадь. И бар-кофейня в танцзале, где можно было оставлять кофе с коньяком без боязни не обнаружить их после отсутствия. И даже уютный ресторан при «Виру», где сигареты подавались на деревянных подносиках, вместе со спичками и пепельницей в кожаных цветных портсигарах. И даже забегаловки для местных работяг, где были такие вкусные, особенно с голодухи, громадные, нежные и сочные, свиные сосиски с тушёной капустой и пивом…

Даже финские мокасины, что я купил в Тарту, я очень любил. Странно, но я никогда не встретил в нём Славки…

Тартусский Славка был неплохим рассказчиком и беседовать с ним, было одно удовольствие, жаль, что гостил он лишь летом. У него был только один дефект – он не всегда вписывался в наши подвижные игры – чего-то ему, там, в них, не хватало. И, что особенно любопытно, что хотя он и был классическим голливудским красавцем, успехом у местных девушек, он, почему-то, абсолютно, не пользовался. Что было загадкой. Тип классической европейской красоты был в Сибири тогда не востребован – его здесь ещё просто не замечали!