Мария Буркова - Несказка о звёздном мальчике. Рыцарский роман

– А мы предложим тебе обмен – мы не станем студить в твоей спине десяток прутков красного каления, а ты вылижешь нам сапоги, идёт? – прохихикал палач, явно очень довольный своей шуткой.

Эстрелладо сам не понял, откуда взялись силы, но рык от его проклятий раздался столь сильный, что эхо ощутимо прогулялось по всем сводам пыточной не один раз.

– То-то же, кабальеро, – слащаво прогнусавили в ответ, как будто даже радуясь услышанному. – Разве можно теперь сомневаться в твоей породе, согласись? А ещё ты полностью прав, негодуя на скверную девчонку, что отняла у тебя крест. Но мы тебе поможем, у нас есть, что тебе предложить сообразно твоему титулу, оно вполне достойно тебя, взгляни.

Пришлось открыть глаза, а это было не менее сложно, чем делать вид, что мучения от растяжки удаётся игнорировать… Ещё четверть часа, не больше, и она сделает его обмякшим телом, с которым можно делать что угодно, ведь лихорадка никуда не отступала вовсе, а тут ещё эти пытки железом… Но то, что пришлось увидеть, повергло Эстрелладо в ещё более страшное и сильное горе – пара смуглых рук дикаря держала перед его лицом серебряную нагрудную цепь с крестом, такие носят разве что герцоги в дальнем походе. С кого же этим прислужникам дьявола удалось её снять, и что они сделали с тем человеком?

– Нравится? – весело прогоготали над ухом. – Будешь хорошо смотреться в ней, да и для бача твои года ещё вполне подходят.

Эстрелладо почувствовал, как из глаз упали две слезы. Только не эта участь, лучше смерть в самых ужасных мучениях, но не быть инструментом для утоления похоти бесноватых зверей, ничего общего не имеющих с человеческим существом на деле…

– Нет, ему не всё нравится, – прокомментировал другой палач. – Украшение надо подкрасить над жаровней, тогда будет в самый раз.

– И верно. Давай её сюда, Ахмед, пусть наш кабальеро оценит вещицу по достоинству, чай, не подделку предлагаем, всё-таки.

От близости раскалённых углей дышать стало и вовсе нечем, но ужас от услышанного был сильнее, и пленник не мог отвести взгляда от креста, быстро раскалявшегося над огнём. Сердце, казалось, вовсе остановилось, не желая больше снабжать кровью тело, приговорённое к такой кошмарной казни. Когда металл побелел – это произошло довольно быстро, и цепь, висящую на щипцах, палачи начали медленно придвигать в голове, лёгкие, похоже, успели пропитаться жаром от этого небольшого пекла. Голова юноши упала, бессильно повиснув, а глаза резко потускнели – он не заметил сам, как потерял сознание.

Потом были очень болезненные шлепки по щекам и мокрые волосы, вот только легче не стало, скорее, наоборот. Появилась резкая боль за грудиной, как будто туда уже воткнули ножик и повернули несколько раз. Хохот и переговоры палачей доносились как сквозь плотное одеяло, и мозг не различал, что говорилось и о чём – может, и к лучшему. То, что Эстрелладо замолчал, им явно не нравилось, и пара раскалённых докрасна прутков уже побывала на ключицах – отчего ещё можно ощущать, как их жжёт, было неясно. Кричать и вообще как-то реагировать сил не было, кажется, ещё хлестали чем-то по спине… Опять унизительные удары ладонями по щекам, мокрой тряпкой по лицу и шее, всё это слепилось в какой-то жаркий и душный ком, уничтоживший реальность и способность её воспринимать, самую возможность думать. Было лишь странно, что в этом царстве боли он ещё остаётся живым – и когда побелевшая цепь снова была придвинута к лицу, Эстрелладо опять провалился в черноту… Всё заново ещё раз – который раз уже, получается? Сердце ещё раз стукнуло, совсем тихо, и наступила тишина, в которой уже не происходило ничего, и блеск пламени жаровни померк, затянутый белесой пеленой.

А между тем в помещении начало происходить много чего нового, просто безжизненно повисшее на цепях тело не способно было уже воспринимать что-либо. Цепь, снова раскалённую добела, так и не удалось надеть на шею пленнику и разместить её у него на груди, как очень желали мучители – просто потому, что тот, кто этим занимался, уже высунув язык от предвкушения удовольствия, вдруг уронил её себе на чресла – аккуратный удар кинжалом настиг его со спины, но именно на спину тело и завалилось. Двое подельников неудачника успели отскочить и даже попытаться атаковать гостей – но оставленные ими же кистень и прутки в руках разъярённого Педро свели эти попытки к нулю. Он ещё некоторое время с удовольствием демонстрировал, что «наука белых людей имеет явное превосходство над обезьянами, только и умеющими, что воровать и мямлить своё имшалла», попросту кроша ими кости тех, кто посмел заниматься ремеслом палача без санкции на то самого Педро. То, что получить эту санкцию гости явно не могли, поскольку сам Педро был отстранён от должности приказом, привезённым де Солером, его явно не смущало – ведь сам документ уже был доставлен к Великому Инквизитору, который сейчас тоже находился здесь. И не просто находился, а уже хоть и быстро, но с величайшей осторожностью освободил от растяжки бесчувственного пленника и укладывал его на скамью для наблюдательниц за допросами, снабжённую добротными подушками. Педро сделал крохотную паузу, воздев вверх обе руки, чтоб громко произнести вслух:

– Дикие люди, вай. У белых христиан даже палачи знают, что некоторых экземпляров людской породы трогать вовсе нельзя, ни руками, ни чем другим. Просто нельзя, и всё, – и с удовольствием продолжил своё занятие по отлупу конкурентов по профессии. – Дурачьё необразованное…

Великий Инквизитор был ещё подвержен эмоциям, как оказалось, и он в этом прекрасно убедился, с тревогой созерцая бледное, с тёмными тенями вокруг глаз лицо юноши и пытаясь понять, лежит ли тот без сознания или находится во власти бреда. Следы на теле указывали, что с такими болями мог быть и тяжёлый сердечный приступ, но вроде пульс не вызывал серьёзных опасений. Старый вояка извлек из кармана флакончик с гвоздичным маслом и осторожно взялся обрабатывать им раны узника – они вызывали тревогу, грозя в будущем осложнениями, если их оставить без внимания сейчас, и досаду – прошлый раз, в полумраке камеры, их наличие в таком виде прошло мимо внимания, очень нехорошо, а новые и вовсе доказывали, что дело плохо. Когда он уже заканчивал это занятие, раненый тихо застонал и чуть шевельнул головой на подушке – должно быть, тело, почувствовав, что жар отступил от него, вознамерилось вдохнуть наконец порцию воздуха.

– Эстрелладо, – глухим голосом позвал Инквизитор. – Очнись, Эстрелладо, это закончилось и уже не повторится. Слышишь меня, Эстрелладо?

Ресницы раненого заметно задрожали, губы шевельнулись – но и только. Стало ясно, что он слышал своё имя, но вернуться к реальности отчего-то не мог. Инквизитор воспользовался фляжкой со святой водой и осторожно влил несколько капель в раскрытые покусанные губы. Юноша издал громкий жалобный стон и приник губами к горлышку, оставалось лишь помочь ему напиться вдосталь, чуть придержав голову.