Григорий Ревзин - Очень важный маршрут. «Коммерсантъ»

Это и есть самый интересный экспонат музея. Аполлинарий Васнецов очень долго изучал Москву древнюю, но в его доме лучше понимаешь, не как был устроен город при Иване Грозном, а как он существовал в ХХ веке. Дважды – перед революцией и в 1960—1970-х годах. Дело в том, что это был город, в котором квартира играла какую-то особую роль. Тут не было ресторанов, кафе и бистро, куда ходили встречаться со знакомыми утром, днем и вечером, как это принято в Париже. Тут не было клубов, чтобы проводить в них весь день, как это было принято в Лондоне. Квартира сосредотачивала в себе массу функций, она уменьшалась в размерах до двух комнат, но все равно несла в себе функции усадьбы или дворца, где принято не только жить, но и работать, развлекаться, принимать гостей, проводить деловые встречи. Сталинская безбытность, чудовищный жилищный кризис, когда норма площади на человека в Москве составила 4 м (сегодня в тюремных камерах расчет идет от пяти), как-то свел это дело почти на нет, но при первой послеоттепельной возможности она восстановилась. Наверное, именно поэтому в Москве и Петербурге есть такой странный институт, как музей-квартира.

Квартира вбирает в себя так много, что тянет на музей.

Главное, пожалуй, что здесь сохраняется, – какой-то странный настрой. Сотрудницы этого музея как бы на работе, но отчасти и дома, в квартире. Они не столько ведут экскурсию, сколько принимают гостей – надо сказать, с большой симпатией. Вообще, это филиал Третьяковской галереи, так что здесь несколько не соответствующий довольно скромному собранию музея уровень экскурсоводов, но как бы в домашних условиях. Проблема, пожалуй, только в том, что правила поведения тут как в Третьяковке. На входе в передней сидит милиционер в форме (хорошо хоть женщина). Вас заставляют надевать бахилы (или войлочные, 1970-х годов изготовления, или современные одноразовые, но б/у), половина комнат затянута канатами – туда не пускают, и не дай вам бог что-нибудь сфотографировать – запросто могут арестовать за нарушение авторских прав. Я даже пожалел, что это все нельзя сделать филиалом Лувра или Национальной галереи в Лондоне, где правила содержания посетителей несколько либеральнее, чем в ГТГ. Хотя, конечно, там не тот уровень искусства.

Где это:м. Первомайская, Измайловский бульвар, д. 30, +7 (495) 465—63—04 / 164—37—38

Что это:экспозиция творчества душевнобольных художников

Что можно:увидеть работы российских и зарубежных аутсайдеров XX века

Это фантастические человеческие документы отчаяния, надежды, поиска смысла бессмысленного бытия. Это братья твои. Иди, полюбуйся.

Не дай мне Бог сойти с ума

Музей искусства аутсайдеров создан в 1996 году усилиями Владимира Абакумова. Человек уникальный. Предмет свой он знает не по-русски свободно, с несколько невероятной легкостью ориентируется что в швейцарских, французских, австрийских, немецких и американских коллекциях, что в концепциях психологов и искусствоведов, не переведенных с немецкого, английского и французского языков. Но хотя обнаружение специалиста мирового уровня в подвале пятиэтажки на Измайловском бульваре, где расположена коллекция, само по себе несколько ошарашивает, все же главное впечатление было не от этого. Главное было в той неприкрытой искренности, с которой он признавался, что феномен Artbrut (во французской традиции), или Outsider Art, объяснить невозможно никоим образом. То есть он прекрасно знал все объяснения, чем, почему и отчего важно и нужно творчество душевнобольных, знал, и в чем слабости этих объяснений, и как их опровергать, не предлагал никакого своего объяснения, кроме того, что нужно просто почувствовать что-то в какой-то работе, и там, где чувствуешь, там и есть работа, а остальное – ну так, отходы психической деятельности. Столь откровенной апологии знаточеского подхода к искусству я не встречал никогда, только читал, что такое бывало, когда в конце XIX века впервые стали собирать древнерусские иконы или искусство народов Азии и Африки. Должен сказать, это завораживает.

Два слова о феномене. Чезаре Ломброзо полагал, что в рисунках душевнобольных можно определить природу болезни – с него начинаются коллекции искусства психиатрических клиник. В 1922 году австриец Ханс Принцхорн выпустил книгу «Творчество душевнобольных», его идея была прямо противоположна, он не нашел в их творчестве проявлений заболевания и объявил этот материал еще одним пластом искусства. Его книгой зачитывались Кандинский и Пикассо, абстракционисты и экспрессионисты, а его коллекцию искусства душевнобольных в Гейдельберге использовал Гитлер при подготовке выставки «Дегенеративное искусство» – работы современных художников развешивались там пополам именно с работами сумасшедших Принцхорна; сходство одних с другими объяснялось не медицинскими причинами, а просто тем, что профессионалы внимательно изучали творчество душевнобольных. С тех пор искусствоведов в теме «искусство посторонних» не принято особенно жаловать. Жан Дюбюффе повторил тот же опыт удачнее – он тоже начал с исследования психиатрической клиники в Лозанне, потом по всей Швейцарии, только страна после войны отнеслась к собранию по-другому, с восторгом демократической толерантности, и в результате возник первый в мире музей Artbrut в Лозанне. Сам Дюбюффе попытался объяснить феномен исходя из теории контркультуры. Это были 1960-е, к 1990-м собраний оказалось множество, возник рынок искусства аутсайдеров, и сегодня психиатры Европы и Америки не дают пропасть ни одному листку, вышедшему из-под руки людей с расстройствами психики, – все они могут стоить серьезных денег. Чем устойчивее диагноз и тяга к творчеству, тем лучше.

Прикованный к кровати глухонемой шизофреник стоит в сотни раз дороже, чем банальный юнец с депрессией, привилегированную группу составляют лица, находящиеся на принудительном лечении.

Маньяк при прочих равных интереснее лица, действовавшего спонтанно, в состоянии аффекта.

Что касается Владимира Абакумова, то коллекцию он собрал, не подберу другого слова, понтовую. Те 150 вещей, которые висят у него на стенах (а в коллекции – 4 тыс.), действительно очень качественные. Есть уникальные работы сумасшедшего 1920-х годов М. Пауле, русского немца, экспрессионизм. Работы ненормального Юрия Калякина, рисовавшего Сталина в 1950-е, демонстрируют восприятие лицами с психдиагнозом декоративно-барочной эстетики послевоенного СССР. Очень интересны шестидесятнические вещи психа Васильева, он умер в клинике, и имени от него не осталось. Да и судя по его работе «Тора виртуоз», изображающей коронованного семисвечником акробата, исполнившего трюк в ковчеге, за парохетом, прямо на сложенных свитках торы, фамилия Васильев тоже какая-то не его. Сумасшедшая Роза Жарких, делавшая пронзительно пестрые вышивки серебром и золотом, представляет наше искусство 1970-х годов, времени расцвета журнала «Декоративное искусство», а больной Осипов, создающий сложные многосоставные композиции из картин-клейм в отдельных рамах с вставкой позолоченной и посеребренной скульптуры, – это уже конец 1970-х – начало 1980-х. Наконец, милитаризованный псих А. Лобанов, создающий бесчисленные автопортреты в окружении разнообразных стреляющих приспособлений, – соц-арт.