Эдвард Бис - Путеводная

Но – мы летим. Полет нормальный. Приземлится ли наш лайнер в России? А мы сейчас узнаем.

Представьте, что вас будят. Стюардесса или стюард говорит, что подлетаем. Уже?! – удивляетесь вы. Вы потягиваетесь в кресле и даете снять с себя мягкое одеяло, которым были накрыты предусмотрительным добрым стафом. Вам помогают привести кресло в исходное положение и пристегнуть ремни безопасности. Вы не можете понять, сколько летели. Границы времени стерты. Вам кажется, что вы только задремали или, наоборот, проспали около восьми часов, но чувствуете вы себя превосходно. Нет чувства немытости тела или неловкости из-за гнилого дыхания. Вы все еще ощущаете вкус съестного: выпитого кофе, коньяка, съеденного десерта и другого. Все это вкусы довольства пищей и полетом.

– Простите. Куда мы прилетели? – спрашиваете вы у стюардессы.

Но то ли ваши слова, как звуки, не долетают до нее, то ли она не слышит, то ли… растворяется как лишний объект. Вы понимаете, что это все образы. Проявляющиеся и исчезающие образы и от этого вам именно покойно, а не наоборот. Вы оглядываетесь на других пассажиров и видите, что их, как и вас, не беспокоит вопрос места прибытия. Все улыбаются в предвкушении восторгов. Все присутствующие лица милы для вас. Если же появляются недовольные или нежеланные рожи, то они каким-то мистическим образом размываются или лопаются подобно мыльным пузырям, а на их месте появляется, – Оо! Вау! – именно то, что вам в радость. И они говорят то, что вам хотелось бы от них услышать. Они двигаются, жестикулируют и проявляют себя в отношении вас самым изысканным, желанным для вас образом. Вы вскидываете брови и думаете: вот это полет!

Снижаемся. Еще ниже. Уже видны сигналы посадочной полосы. Почти, почти. Тем, кто переживает за посадку, позволительно сжать, только немного, подлокотник кресла либо со всей силой сдавить ладонь прекрасной спутницы так, чтобы у нее затрещали пальцы. Не беспокойтесь, в любом случае она будет довольно улыбаться, смотря на вас с любовью.

Вот турбины стихли, колеса скрипнули, касаясь полосы, лайнер очень плавно встал на шасси и, приводя судно к остановке, загудел турбинами двойной силой. Вас едва заметно потянуло вперед силой инерции и снова расслабило в кресле.

Слышали ли вы посторонние звуки? Нет, не те, что исходят от испорченного механизма, а те, что исходят от людей. Вообще ничего? Никто не рукоплескал и не выражал радость прилета восклицаниями?

Когда я впервые прилетел в Турцию, Стамбул встретил меня самым неожиданным, экстраординарным образом. Тогда я летел с валютой третьих стран, которая была не в ходу. После успешных гастролей необходимо было разменять эти яркие фантики на ходовой американский доллар. Турция в этом плане встретила очень гостеприимно и позволила обменять все по весьма неплохому курсу. Впоследствии эта страна выручала ни один раз. Так вот, как только самолет снизился и уверенно встал на посадочную полосу аэропорта, то так же сразу салон судна наполнился аплодисментами. Люди хлопали в ладоши и выражали радость успешного приземления блестящими взглядами и звуками облегчения, подобным «ууф».

Я не был напуган овациями, а лишь немного встревожен. Когда же огляделся по сторонам и понял, что это не конец театрального действия, то мои руки непроизвольно развелись в жесте недоумения. Я не мог понять, чего они опасались, что ожидали и чему радовались. Был ли это восторг оттого, что их все-таки не вырвало и они не залили блевотиной себя и соседних пассажиров? Или они радовались тому, что самолет плавно сел, а не рухнул вертикально, ломая им позвоночники? Или они полагали, что у самолета могло подломиться шасси и он бы упал на брюхо, а они при этом прорвали бы своими ягодицами упругие авиационные кресла и их кишки вывалились бы через задний проход, рассеяв их содержимое по всему салону? Я не знаю. Я откровенно недоумевал, к чему такие ликования.

Приземление турецкого лайнера дома я встретил белее впечатлительно. Тогда я летел в носовой части корабля и заметил, что овации, как волна, зародились в хвостовой части и достигли пика, когда большинство пассажиров к ним подключилось. Захотелось встать и воскликнуть: Перестаньте сейчас же! Что вы делаете?! Вы же пилотов напугаете таким хлопковым актом. А что, если капитан занервничает из-за вас и не вырулит? А что, если самолет пойдет боковым юзом? А?! Что тогда? Мне захотелось воскликнуть также, что человек отличается от приматов умением держать свои эмоции при себе, а не выражать их без надобности необузданным образом. Хотел, но не сделал. Мое внимание привлек солидный господин, молотящий в ладоши как помешанный. В его жестах было много одержимого. Он гримасничал, блестел глазами и двигал ртом. Мне показалось, что я как будто, а может, и действительно, уловил в движении его губ слова «бисмилла, рахман» и «рахим». Но он никого и ничего перед собой не видел.

Для меня это явление тогда стало примечательным потому, что я совсем не ожидал от него таких действий. Кто угодно, но не он, думал я, усаживаясь до взлета почти рядом с ним.

Я помню, что даже пытался создать для себя портрет, характеризующий этого человека. Интеллигент, думал я. По крайней мере, занимающийся интеллектуальным трудом. Его можно было бы принять за университетского лектора, если бы не дорогой костюм. Но, возможно, он летел на научный семинар, кто его знает. Спокойный, с ясным проницательным аналитическим взглядом. Не турок. Вряд ли даже курд. Скорее, европеец, долго проживший в Турции. Это узнавалось в едва заметных движениях, определяющих влияние османской культуры.

Я был рад, что не надел шерстяной костюм-тройку, а облачился в черные джинсы, шерстяной свитерочек и кожаный пиджак. Это дало мне возможность избежать с ним разговоров. Ведь принимают по одежде. И, знаете, познакомишься с человеком, создашь себе положительный образ, а через несколько часов совсем неожиданно выяснится, что это обыкновенный лунатик, не умеющий владеть ни собой, ни своими эмоциями.

В итоге, дорогие друзья, поскольку в нашем лайнере не было слышно аплодисментов, то методом исключения мы определяем, что приземлились мы где угодно, но не в Турции.

Но где? Излишне спрашивать у летного персонала и других пассажиров. Все знают не больше, чем вы, а если знают, то помалкивают. Но, опять же, не для того, чтобы все время молчать, а воскликнуть в подходящий момент: я так и знал (а).

Самолет остановился. Турбины стихли. Объявляют место прилета и температуру за бортом. Все это понятно. Но не понятно точно, что это за место и какая именно температура – по Цельсию или Фаренгейту? Вы соображаете, что это снова образы и вам придется самим определять государство, в которое прибыли.