Семен Злотников - Сцены у фонтана

Пахнуло ветерком. Вверху помигал и зажегся фонарь, осветил Оличку и Кошкина. Приятно обнаружить — самозабвенно целуются. На какое-то чудное мгновение возникает прелестная мелодия ЛЮБВИ. Откуда взялась? Бог знает, откуда чего берется… Быть может, это звучат души Олички и Кошкина. А может, наши души. Возможно такое или нет?..

Федор (нашел-таки силы, восстал ото сна и безумно бормочет). Пусть целует она другого… (Карабкается вверх по столбу, ноги скользят, не слушаются, а он — неутомим и бессилен.) Молодая, красивая… (Карабкается.) Сережа Есенин — великий поэт земли русской родом… (Карабкается.) Сука… великого поэта земли — пьяницей… (Карабкается.) Ту-ся!.. Ту-ся!.. Все позабыла, Ту-ся!.. (Карабкается.) Забыла про поэзию, Ту-ся!.. Зажралась-зажирела!.. Все позабыла!.. (Кажется, назло всем законам притяжения земли он таки одолевает несносную вертикаль, стоит, обняв столб, как судьбу .) Эх, захлебнуться бы в этом угаре, мой последний единственный друг!..

Кошкин. Трудная ситуация: хочу помочь человеку — а невозможно…

Оличка. Человеку можно помочь, когда человеку надо, чтобы ему помогли. А если человеку не надо — помочь невозможно. Получится зло.

Кошкин. Как бы там ни было — все равно надо помогать. Иначе не выживем: просто печально потеряем друг друга… А теряя ближнего — теряем себя.

Оличка.Не теряй меня, Левочка?

Кошкин.Я…

Неожиданно к фонтану выбегают: Константин, следом Длинный и Пониже. Константин запрыгивает в фонтан, преследователи немедленно его окружают.

Пониже (сплевывая). Думал, убежишь?

Длинный.Думал, убежит!

Константин. Я не убегал!

Длинный. Он не убегал, Толя, это мы от него, а он нас догонял!

Пониже (сплевывая). Гляди, Пачкун, чтобы не выскочил.

Длинный. Толя, не выскочит теперь! Только не убивай сразу, Толя, вполсилы — ага?

Константин. Он сам виноват, гляди, как он мне штанину!

Пониже. Он тебе штанину, а ты его, значит, по ребрам за это? (Сплевывает.)

Константин. Так он мне штанину гляди!

Длинный. Толя, он псину — а за штанину — ха-ха! Такую, понимаешь, псину — такую-такую!..

Пониже. Все, Костик. Жить больше не будешь. Или я — не я.

Константин.Братцы, из-за собаки?..

Длинный. Опять из-за собаки — Толя, слыхал? Собака ему уже не нравится!.. Он Дездемона, Толя, первый зацепил! Я видел, как будто вот так!.. Ну, вот так, прямо перед глазами: Дездемон себе тихо лежал и только блох с-под хвоста выкусывал — как человек!.. А этот — он сам на коленки упал и залаял!.. И сам, значит, воблу зубами схватил и сам это, значит, дразнился!.. Да ладно бы еще вобла была — а то кус хвоста пососанный! Какой же собаке понравится? А теперь, значит, сука, ему собака не нравится!..

Пониже. Ты бы лучше меня, гад.

Длинный. Или меня!

Константин (чуть не плачет). Братцы!..

Пониже.Пачкун.

Пачкун толкает Костю навстречу Анатолию, который ударом ноги и повергает собачьего обидчика наземь. Пониже хлестко, яростно, остервенело топчет и пинает жертву, а Длинный орет: «Толя, вполсилы же просил!..» и пытается его оттащить. Истошно кричит Оличка, вырывается из цепких объятий возлюбленного и уносится стремглав. Ее тревожный глас напоминает удаляющуюся сирену. Сразу же следом за Оличкой вынимающим душу воплем возникает в пространстве Федор. Длинный с трудом оттаскивает взбесившегося изувера, брызжущего слюной и бормочущего что-то страшное; оба спотыкаются о бортик фонтана, падают, вскакивают, наконец, уносят свои тяжелые ноги. Константина мы не видим и не слышим. Он на дне. При желании можно догадываться — что он испытывает… Кошкин на скамейке — похож на изваяние. Одноногий журавлик кажется больше живым. Федор мертвой хваткой держится за столб и с ужасом глядит на дно фонтана. Внезапно Кошкин убегает за скамейку, падает на четвереньки и — воет… Протяжно, тоскливо…И Федор, вдруг, заскулил, будто завторил… Жутковатенько… Все еще согбенный Кошкин торопится к Константину, который, стоя на четвереньках, тягуче поводит головой из стороны в сторону, постанывает болезненно воздыхает. Налетел ветерок, фонарь мигнул и погас.

Кошкин. Бога ради, ответьте, вы живы?.. (Костя постанывает.) Я думал, они вас убьют… (Закашливается.) Оличка закричала — спасибо… (Закашливается.) Она так кричала, у меня все внутри… (И сам закричал.) Оличка! Оличка!.. (Тишина.) Оличка-а! Оличка-а!.. (Хаотически перемещается; от фонтана, впрочем, не удаляясь.) Оличка-аа! Оличка-аа!.. (Федор завыл.) Не отзывается… Даже не знаю, где теперь искать… (Хватается за Костю.) Могу я вам помочь?

Константин. Ах, зэззараза!..

Кошкин.Ничего не вижу!

Константин. Не трогай!

Кошкин. Что — больно?

Константин. Зэззара!..

Федор воет.

Кошкин. Выть довольно!..

Федор забирается повыше.

Ну, пожалуйста, будет, остановитесь, ведь жутко, темно…

Константин. Ах, зэззараза!..

Кошкин.Ну, что же нам делать, ну, что же?..

Константин. Да не трогай ты, черт вас!..

Кошкин. Можете кричать, я вас понимаю, держитесь!..

Пахнуло ветерком, фонарь помигал и зажегся. Костя и Кошкин, оказывается, уже выбрались из фонтана. Костя на четвереньках. Кошкин возле на корточках. Федор снова осел у столба. Нетрезвый человек, потерявший энтузиазм — жаль… Константин со страданием поводит головой из стороны в сторону.

Кошкин. За что они вас так? Вы же их не трогали, кажется, даже убегали, я видел… Ведь не трогали, правда? Другое бы дело — вы тронули, или слова нехорошие… (Тяжко вздыхает.) Так больно видеть, как люди бьют человека: в живот, по ребрам, по печени… по почкам, в диафрагму… наверное, в пах… (Зажмуривается.) Ногами… Главное — за что?.. (С неизъяснимым состраданием смотрит на Костю.) Меня однажды… Я вас хорошо понимаю, потому что и меня однажды, знаете, били… Но только не в парке, а на ярко освещенной площади у кинотеатра «Слава». И там тоже были люди, и тоже никто не вступился… (Воющему Федору.) Не надо бы, ну, пожалуйста?.. (Косте.) Как вам? Что, худо?.. (Заглядывает в лицо.) Побледнели… Что, приподняться?..

Константин отрешенно мотает головой.

(Поднимается, озирается по сторонам.) Вас били двое — меня один… но тоже жестокий… Он пинал меня так, словно я и есть его главный заклятый враг. А мы даже не были знакомы… Так получилось: он выругался, а я сказал, что ругаться нехорошо… (Закрывает лицо руками и, кажется, предается воспоминаниям.) От каждого пинка во мне будто что-то надламывалось, обрывалось… Да… У вас, я думаю, тоже… Надо бы «скорую»… (Срывается с места.)