Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена

Мне послышались какие-то звуки, доносившиеся непонятно откуда. Вероятно, из глубокого подвала: глухие жалобы, сдержанные рыдания, тяжелые шаги. Затем звуки усилились, приблизились, мне показалось, что ужас и отчаяние охватили весь дом, погруженный в темноту. И вдруг раздался грозный голос: «Анжелина! Анжелина! Анжелина!» — все громче, все сильней, и я ощутил на лице чье-то ледяное дыхание. Дверь в гостиную быстро отворилась, вошла Анжелина и пробежала через комнату, не заметив меня. Я сразу ее узнал в луче света, который проник в комнату вместе с ней из освещенной прихожей. Это была она, девочка, усопшая в двенадцать лет, изумительно красивая, с чудесными белокурыми волосами, рассыпавшимися по плечам, вся в белом, белая и светлая, словно она вобрала в себя всю чистоту того мира, откуда являлась каждую ночь. Она пробежала молча, с отсутствующим видом, и исчезла за другой дверью, и опять раздался крик, по уже где-то вдалеке: «Анжелина! Анжелина! Анжелина!» Я остолбенел, пот выступил у меня на лбу, волосы встали дыбом от дуновения жуткой тайны.

Почти тотчас же, думается мне, в ту минуту, когда слуга принес лампу, до моего сознания дошло, что художник Б. уже тут и пожимает мне руку, извиняясь, что так долго заставил себя ждать. Отбросив ложное самолюбие, трепеща от волнения, я признался, что привело меня к нему в дом. С каким изумлением он выслушал мой рассказ и как он добродушно смеялся, стараясь меня разуверить!

— Вы, конечно, не знаете, мой дорогой, что я родственник второй жены господина де Г. Бедная женщина! Как можно обвинять ее в убийстве падчерицы, которую она так же сильно любила и так же горько оплакивала, как и отец! В вашей истории верно только одно: бедняжка действительно скончалась здесь, но она не наложила на себя руки, бог ты мой! Нет, она умерла от горячки, поразившей ее внезапно, как удар молнии.

Родители больше никогда не приезжали сюда, так как дом был связан для них с этим тяжелым воспоминанием. Понятно, что при их жизни усадьба пустовала. А после их смерти начались бесконечные тяжбы, которые препятствовали продаже. Я очень хотел купить этот дом, много лет я дожидался этой возможности, и уверяю вас, что мы еще ни разу не видели здесь привидений.

Дрожь опять пробежала у меня по телу, и я пробормотал:

— Но Анжелина, я только что ее видел… Какой-то страшный голос звал ее, и она пробежала через эту комнату.

Он смотрел на меня, растерявшись, думая, что я сошел с ума. Затем он вдруг громко расхохотался, как смеются только счастливые люди.

— Это же моя дочь, ее вы только что и видели. Господин де Г. был ее крестным отцом и в память о своей дочери дал ей имя Анжелина; очевидно, мать позвала ее, и она прошла через гостиную.

Он открыл дверь и закричал:

— Анжелина! Анжелина! Анжелина!

Появилась та же девочка, но живая и веселая.

Да, это была она, — в белом платьице, с чудесными белокурыми волосами, очаровательная, светящаяся надеждой, как еще не раскрывшийся весенний бутон, обещающий радость любви и долгое счастье жизни.

Ах, дорогое привидение, новый ребенок, пришедший на смену умершему. Смерть побеждена. Мой старый друг, поэт В., не выдумывал, ничто не исчезает бесследно, все возрождается, — красота так же, как и любовь. Голос матери зовет сегодняшних девочек, завтрашних возлюбленных, и они оживают под лаской солнца, среди цветов. Появление ребенка вернуло дому с привидениями молодость и счастье, дало ему наконец радость вновь обретенной вечной жизни.

Перевод Р. Титовой

12/ 24 декабря, 1876 года.

На этот раз я затрону весьма важный вопрос, а именно: вопрос о значении духовенства во Франции. В ежедневной полемике наши газеты толкуют о его влиянии на нашу страну, о той социальной и политической роли, какую играют у нас священники. На эту тему написаны уже толстейшие трактаты, как против, так и за это влияние. Но я, в качестве простого наблюдателя, расскажу то, что видал на своем веку, не пускаясь в философские рассуждения. Я не желаю ни нападать, ни защищать, тем менее препираться по этому вопросу. Мне сдается, что несколько сцен, выхваченных из жизни, будут не менее поучительны для читателя, чем все рассуждения. Вот вам голая правда; выводите из нее какое угодно заключение.

Аббат Пенту вот уже сорок лет, как священствует в Сен-Маршальском приходе. В настоящее время ему семьдесят лет. Он маленький, сухонький старичок, с загрубелым, красным, как кирпич, лицом и смахивает на крестьянина в своей старенькой, поношенной сутане, которую носит вместо блузы.

История его проста. Он сын бедного дровосека, жившего в соседнем селении Мерендек. Слабосильный от природы, он должен был переносить колотушки своих братьев, пока ему не посчастливилось заинтересовать одну барыню, поместившую его в Герандскую семинарию. Черная работа приводила его в ужас, — он содрогался при мысли о том, чтобы таскать тяжелые вязанки на спине и рубить деревья, и охотнее согласился бы просить милостыню по большим дорогам, чем сделаться дровосеком, как отец. В сущности, он захотел быть священником, чтобы не быть ни чернорабочим, ни солдатом. При этом в нем жила наивная вера ребенка. Он прожил семинарские годы в безусловном повиновении, слепо веруя во все, во что ему приказывали верить священники. Крайне ограниченный и бездарный, он не утруждал своей головы мышлением, убежденный, что бог мыслит за него. Когда он был посвящен, то вышел из семинарии вполне вымуштрованный и желал одного только: спокойно отправлять свое ремесло. Нантский епископ переводил его сначала из одного небольшого прихода в другой, потом, убедясь в его ограниченной невинности и поняв, каким послушным орудием будет он в его руках, отправил в Сен-Маршаль, где и забыл его.

Сен-Маршаль — деревушка Нижней Бретани, затерявшаяся в полях. Железная дорога из Нанта в Брест обходит ее за десять лье; селение притаилось в глуши, на равнине, обвеваемой ветрами океана, зеленая линия которого виднеется вдали, на горизонте. Деревушка насчитывает около четырехсот душ населения; в ней царит большая бедность, потому что почва каменистая и ощущается недостаток в воде. Ее страдальческое население как будто живет за тысячу лье от современной Франции. И вот где прожил свой век аббат Пенту, среди крестьян, и окончательно отупел в забытом углу, где протекала его жизнь.

Постепенно аббат Пенту сжился со своим бесхитростным существованием, как манежная лошадь. Поутру месса; после полудня урок катехизиса; вечером игра в карты с каким-нибудь соседом. Трехсот франков дохода, приносимого его приходом, недостаточно для его существования, и ему пришлось, несмотря на все отвращение к полевому труду, взяться за заступ и вскопать огород, где у него растет капуста и картофель. Там можно видеть, как он, сняв сутану, с непокрытой головой, борется с землею, слишком твердой для его худых рук. Затем он надевает сутану и идет исповедовать крестьянских девушек, весь запыхавшись от работы, припоминая привычные латинские формулы, которые отчитывает залпом и совершенно машинально. У него есть готовые фразы, привычные жесты; он их повторяет в течение полувека и не отступает от них. Религия стала для него ремеслом, которое он изучил до такой степени, что отправляет свое служение без всякого внимания. Он служит механически, как заведенная машина. В сущности, он очень набожен, но набожность его перешла в уважение к обрядам, удовлетворяющимся ежечасным повторением одних и тех же подробностей культа. Вернувшись к земле, обратившись в одного из тех мирных волов, которые медленно проходят по высокой траве, он бы поклонился солнцу с такою же верою, с какой поклоняется Христу.