Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена

А между скалами и морем тянется узкая прибрежная полоса красноватой земли. Она вся в глубоких ямах, откуда для выделки черепицы, — основной промысел края, — добывают глину. На этой растрескавшейся, высохшей, изрытой почве, словно опаленной знойным дыханием страсти, растут редкие чахлые деревца. Дороги как будто покрыты слоем мела, нога Утопает в нем по щиколотку, и при малейшем ветерке вздымаются облака белой пыли, оседающей на живой изгороди. На раскалившихся стенах мирно спят маленькие серые ящерицы, а из пожелтевшей травы, потрескивая, словно искры, вылетающие из костра, выскакивают тучи кузнечиков. В знойный душный полдень воздух недвижим, все разомлело от жары, и лишь монотонное пение цикад оживляет сонное царство.

Целый месяц Наис и Фредерик жили своей любовью в этом огненном крае. Казалось, жар небес зажег их кровь. Первую неделю они проводили ночи над обрывом, под сенью старой оливы. Они вкушали неизъяснимое блаженство. Прохладные дуновения ночи, подобно студеному роднику, освежали их разгоряченные лица и руки, успокаивали их пыл. Внизу, у прибрежных скал, сладострастно и глухо стонало море. Резкий запах водорослей опьянял их, будил желания. Обняв друг друга, они глядели в сладостной истоме на противоположный берег, где сверкал огнями ночной Марсель, где на воду ложились кроваво-красные блики портовых фонарей и огоньки газовых рожков, которые тянулись в обо стороны от пристани, обрисовывали извилистые улочки предместья. В центре над городом стояло зарево от ярких огней, а две полосы света, прочертившие небо, четко обрисовывали сад на холме Бонапарта. Казалось, огни над уснувшим заливом освещают какой-то призрачный город, который исчезнет с зарей. Словно зачарованные, но объятые неизъяснимой тревогой, глядели они на небо, распростертое над терявшимся во мраке горизонтом, и еще теснее прижимались друг к другу. Падал звездный дождь. В эти ясные провансальские ночи созвездия пленяют живым и ярким сиянием. Подавленные величием бескрайних просторов, они опускали глаза, их взоры притягивала к себе лишь одинокая звездочка — маяк Планье; этот трепетный свет наполнял нежностью душу влюбленных, и уста их сливались в поцелуе.

Но вот однажды ночью они увидели на горизонте луну, желтый лик ее внимательно смотрел на них. По морю протянулась огненная полоса — точно гигантская рыба, поднявшейся с глубин, извивалась, сверкая бесчисленными блестками своей золотистой чешуи. В слабом сиянии, омывавшем холмы и извилины берега, померкли огни Марселя. Луна поднималась все выше, свет становился ярче, резче обозначались тени. Этот немой свидетель смущал их. Встречаться так близко от дома стало опасным. В следующее свидание они вышли за ограду через брешь в обвалившейся стене, и теперь находили приют для своей любви во всех укромных уголках, которыми изобиловал берег. Они было укрылись в подвале под развалившимся сараем, где прежде обжигали черепицу и где по сю пору две печи разевали свою пасть. Но эта яма наводила на них тоску. Куда лучше был небесный кров. Они наведывались в карьеры красной глины, отыскивали прелестные укромные уголки в несколько квадратных метров — настоящие тайники, куда доносился лишь лай деревенских собак. Они бродили по скалистому берегу, добирались до самого Ниолона, плутали по ущельям в поисках гротов и пещер. Две недели длились ночи, полные любовных утех. Луны уже не было, небо вновь потемнело. Но теперь Бланкарда казалась им слишком тесной, чтобы вместить их любовь. Они жаждали обладать друг другом на приволье.

Однажды ночью, когда они направились к Нертским ущельям и брели по дороге, пролегавшей над Эстаком, им почудилось, что кто-то крадется за ними по опушке небольшой сосновой рощи, посаженной вдоль дороги.

Они остановились, охваченные тревогой.

— Слышишь? — спросил Фредерик.

— Да, верно, это бродячая собака, — пролепетала Наис.

И они продолжали свой путь. Но на повороте дороги, где кончался лес, они ясно различили черную бесформенную тень, скользнувшую за скалы. Несомненно, это был человек, но какой-то нескладный, горбатый. Наис чуть вскрикнула.

— Подожди меня, — быстро проговорила она и бросилась вслед за тенью.

Вскоре Фредерик услышал торопливый шепот. Потом девушка возвратилась, чуть побледневшая, но успокоенная.

— Что там такое? — спросил Фредерик.

— Ничего, — ответила она, но, помолчав, добавила: — Если услышишь шаги, не бойся. Это Туан, знаешь? Горбун. Он вызвался сторожить нас.

И действительно, Фредерик порою чувствовал, что кто-то неведомый крался за ними в темноте, будто охраняя их. Несколько раз девушка хотела прогнать Туана, но бедняга лишь об одном мечтал — быть ее верным псом; они его не услышат, не увидят, отчего же не уступить его желанию? Если бы влюбленные могли что-либо слышать в ту минуту, когда их уста сливались в поцелуе, то везде — и среди развалин черепичных заводов, и среди пустынных карьеров, и в глубине глухих ущелий их преследовал бы звук заглушенных рыданий. Это плакал Туан, их сторожевой пес, прижимая ко рту сжатые кулаки.

Теперь не только ночи принадлежали им, они осмелели и пользовались каждым удобным случаем. Нередко они обменивались долгим поцелуем в коридоре или в одной из комнат Бланкарды. Даже когда Наис прислуживала за столом и Фредерик просил подать ему хлеб или тарелку, он ухитрялся пожать ее пальцы. Добродетельная г-жа Ростан ничего не замечала и постоянно упрекала сына за излишнюю придирчивость к подруге детства. Раз она чуть не настигла их, но девушка, услышав шелест платья, быстро нагнулась и принялась носовым платком смахивать пыль с ботинок хозяина.

Наис и Фредерик наслаждались множеством маленьких радостей. Часто после обеда, когда становилось прохладно, г-жа Ростан отправлялась на прогулку. Опираясь на руку сына, она спускалась в Эстак, а Наис на всякий случай несла ее шаль. Втроем они ходили смотреть на возвращение рыбаков с ловли сардин. В море плясали огни фонарей, и вскоре уже можно было различить черные силуэты лодок, услышать негромкий всплеск весел. В дни богатого улова раздавались радостные голоса, подбегали женщины с корзинами и мужчины, сидевшие по трое в каждой лодке, принимались разбирать сети, сваленные в кучу под скамьями. Сеть походила на широкую темную ленту, испещренную серебряными пластинками. Сардины, отливавшие металлом, еще трепыхались, зацепившись жабрами за ячеи сети, потом они падали в корзины, и при тусклом свете фонарей чудилось, что струится дождь серебряных монет. Г-жу Ростан забавляло это зрелище, и она частенько останавливалась возле лодок. Она отпускала руку сына и болтала с рыбаками, а Фредерик тем временем, стоя в тени подле Наис, до боли стискивал ей руку. Между тем Микулен, этот хитрый матерый зверь, по-прежнему хранил молчание. Все с тем же угрюмым видом ходил он в море, вскапывал землю. Но с некоторых пор в его маленьких серых глазках затаилась тревога. Не говоря ни слова, он исподлобья глядел на дочь. Он видел, как она изменилась, он чуял в ней что-то для него непонятное. Однажды Наис осмелилась ему возразить, и он закатил ей такую оплеуху, что рассек губу. Вечером Фредерик, целуя Наис, заметил, что у нее распухла губа, и начал нетерпеливо расспрашивать возлюбленную.