Алехандро Касона - Деревья умирают стоя

БАЛЬБОА. Я не прошу объяснений. Сколько?

ДРУГОЙ. Тебе не покажется много, если я скажу: двести тысяч?

БАЛЬБОА. Ты сошел с ума! Откуда мне взять столько?

ДРУГОЙ. Я и не думаю, что они у тебя в кармане. Но ты можешь их выручить и не отлучаясь далеко… не сходя с места. Если я не ошибся в счете, дом стоит раза в два больше.

БАЛЬБОА. Дом? Продать этот дом?

ДРУГОЙ. Для двух стариков он велик.

БАЛЬБОА. Ты способен выгнать нас на улицу?

ДРУГОЙ ( злобно ). А разве ты меня не выгнал двадцать лет назад? Я еще не забыл ту пощечину! У меня до сих пор горят твои пальцы вот здесь! Это было в первый и последний раз, больше никто не осмелился ударить меня по лицу!

БАЛЬБОА. Потому ты и пришел! О, я понял тебя! Тут не только деньги, вся эта муть досады и мести…

ДРУГОЙ. Этот вопрос, несомненно, заслуживает обсуждения, но сейчас у меня нет времени. Деньги нужны мне завтра. Договорились?

БАЛЬБОА. Ни завтра, никогда.

ДРУГОЙ. Обдумаем спокойно. Я уже понял, что моя судьба тебя мало волнует. Но твое незапятнанное имя… тебе приятно будет встретить его в скандальной хронике и в полицейских отчетах?

БАЛЬБОА. Но я не могу. Если бы и хотел — клянусь тебе, не могу.

ДРУГОЙ. Ты меня не удивляешь. Ты всегда не слишком легко раскошеливался. Но есть тут человек, который не даст мне подохнуть на улице. Где бабушка?

БАЛЬБОА. Нет! Бабушка — нет! Я займу у друзей, соберу все, что можно. Возьми бумаги, драгоценности…

ДРУГОЙ. Я пришел не за милостыней. Я пришел за моей собственностью. Ты прекрасно знаешь, что бабушка не может мне отказать. Почему ты не хочешь, чтобы я с ней говорил?

БАЛЬБОА. Послушай меня, Маурисьо! Бабушка ничего не знает. Для нее тот испорченный мальчик стал мужчиной. Он счастлив. Он к ней приехал. Он помнит все хорошее.

ДРУГОЙ. А, рождественский рассказик! Жаль только, что я вышел из того возраста и они меня как-то не трогают. Где бабушка? ( Делает шаг вперед, Бальбоа преграждает ему путь .)

БАЛЬБОА. Подумай, что ты можешь разрушить в одну минуту!

ДРУГОЙ. Я спешу. Отойди!

БАЛЬБОА. Нет! Я не отойду!

ДРУГОЙ ( схватывает его за руку ). Ты не думаешь, надеюсь, меня опять ударить? Это легко с мальчиком. Со взрослым не то. Отойди, говорю! ( Отталкивает его и зовет, громко .) Бабушка!

Входит Маурисьо. Говорит глухим от гнева голосом.

МАУРИСЬО. Без крика. Сейчас вы выйдете со мной из этого дома.

ДРУГОЙ. Могу узнать, кто вы такой?

МАУРИСЬО. Потом. Сейчас, сию минуту, бабушка войдет в эту дверь, вы слышите? Если вы произнесете при ней хоть одно слово, одно слово, я вас убью.

ДРУГОЙ. Меня?..

МАУРИСЬО ( резко прерывает). Душой клянусь, убью вас на месте!

За сценой смех.

Молчите.

Входят бабушка и Изабелла.

БАБУШКА. В жизни не слышала такой чепухи. Ты в уме? Говорить мне, что этот зеленый огонек, у светлячков… О. простите! Я думала, вы одни.

МАУРИСЬО. Ничего. Сеньор ошибся адресом. ( Подчеркнуто .) Я покажу ему дорогу. (В дверях .) Вы идете?

ДРУГОЙ ( решительно идет к двери ). Иду.

ИЗАБЕЛЛА ( чувствует что-то недоброе в вызывающем тоне мужчин ). Маурисьо!..

Услышав свое имя, Другой удивленно оборачивается. Пристально смотрит на Изабеллу и Маурисьо.

МАУРИСЬО. Я сейчас, Изабелла. Сейчас вернусь. Вот сюда.

Другой колеблется. Наконец, слегка кланяется.

ДРУГОЙ. Прошу прощения, сеньора… ( Идет за Маурисьо .)

Изабелла и Бабушка смотрят им вслед.

.

Та же комната. В углу открытый большой чемодан. На столе чемодан поменьше и стопка белья. Изабелла молча складывает белье. Хеновева кончает укладывать чемодан.

ХЕНОВЕВА. Туфли вниз положить, правда?

ИЗАБЕЛЛА ( думая о другом ). Правда.

ХЕНОВЕВА. А платье я хорошо уложила?

ИЗАБЕЛЛА. Все равно.

ХЕНОВЕВА. Как же так — все равно? Вы лучше меня знаете, я никогда никуда не ездила. Так?

ИЗАБЕЛЛА ( не глядя ). Так.

Хеновева безнадежно вздыхает и закрывает чемодан. Наверху бьют часы. Изабелла подняла глаза, слушает. Часы пробили четыре.

ХЕНОВЕВА. Не молчите вы, хуже это! Скажите что-нибудь, ради Христа, вам же легче станет!

ИЗАБЕЛЛА. Что сказать?

ХЕНОВЕВА. Да что хотите, хотя бы невпопад. Как вот — идешь, где темно… и запоешь. Молчать, так оно вроде могилы.

ИЗАБЕЛЛА. Да, похоже. Сколько вы платьев уложили?

ХЕНОВЕВА. Семь штук.

ИЗАБЕЛЛА. Семь платьев, целая жизнь. Светлое платье первого утра… Платье, в котором я поливала гортензии… Голубое, в нем я бросала камешки в реку… Вечернее, платье того вечера, мы прожгли его сигаретой… Теперь они уложены, так плотно лежат, нет ни праздника, ни реки, ни гортензий. Вы правы, Хеновева. Укладывать чемодан — это как похороны.

ХЕНОВЕВА. Не тому плохо, кто едет. Вы-то возвращаетесь к себе, вся жизнь у вас впереди. А вот сеньора наша…

ИЗАБЕЛЛА. Вы с ней говорили?

ХЕНОВЕВА. Нет, куда там. Заперлась у себя, никого видеть не хочет и ни словечка не говорит.

ИЗАБЕЛЛА. Зачем она молчит, как будто протестует? Она ведь знала, что рано или поздно придет время расстаться. Разве я виновата?

ХЕНОВЕВА. Время виновато, сеньора, всегда-то оно торопится, всему оно мешает. Помню, когда вас ждали, у нас каждая минута была точно целый век. «В понедельник, Хеновева, в понедельник!» А понедельник все не приходил. Теперь другое. Только и думаешь, когда это день успел пройти? Моя мать говорила: когда ждешь — одни часы, когда расстаешься — другие. Когда ждешь, часы всегда отстают. ( Роняет носовые платки .) Ой, виновата! Как это я?

ИЗАБЕЛЛА. Что вы! Спасибо вам, Хеновева.

ХЕНОВЕВА. За что спасибо-то?

ИЗАБЕЛЛА. Ни за что, это я так.

С улицы входит Маурисьо.

ХЕНОВЕВА. Пойду, простирну, еще успеют высохнуть. (Уходит в кухню.)

Изабелла нетерпеливо подходит к Маурисьо.

ИЗАБЕЛЛА. Есть какая-нибудь надежда?

МАУРИСЬО. Никакой. Я ему все возможное предлагал — и ничего. Через несколько минут он сам придет и скажет последнее слово.

ИЗАБЕЛЛА. Ты разрешишь ему войти в этот дом?

МАУРИСЬО. К сожалению, это его дом. На него не действуют ни доводы, ни мольбы, ни угрозы. Он готов на все и ни в чем не уступит.

ИЗАБЕЛЛА. Значит, все наше дело будет разрушено в одну минуту, на наших глазах. И мы должны спокойно смотреть на это?

МАУРИСЬО. Твоя правота ничего не значит. На его стороне сила и правда.

ИЗАБЕЛЛА. Я тебя не узнаю. Когда ты говорил со мной в первый раз, ты казался мне всесильным волшебником, чудотворцем. Любую уродливую вещь ты мог сделать прекрасной. Любую печальную истину мог ты изменить веселой игрой воображения. Потому я и пошла за тобой с закрытыми глазами. И вот к твоим дверям приходит истина, даже не величественная, — и этого оправдания нет — низкая, а ты стоишь перед ней и ничего не можешь сделать!