Александр Сумбатов-Южин - Джентльмен

Кэтт. Я тайн никаких не хочу. Читайте.

Рыдлов. Ну уж дудки! Дурака я ломать не согласен. Кабы от любителя, небось не показала бы.

Кэтт запирает письмо.

Знаю я вашего брата. (Хочет ее обнять.) Ах, как я дяденьку ловко скатил!

Кэтт (увертываясь от объятий). Скажите, Ларион Денисович, вы во мне очень уверены?

Рыдлов. Нет-с, в себе я уверен. (Красуясь перед зеркалом.) Меня променять еще подумаешь да подумаешь. Я себе цену знаю. Толкуют про породу, а скажите, чем это не порода? Черты лица тонкие. Глаза интеллигентные. Манеры и костюм изящные. И приветливость, и сознание своего достоинства. Где вы найдете в наше время мужчину, чтобы была и чуткость нерва, и психическая тонкость, и красота, и изящество? Один был, и того ты подцепила. (Ложится на кушетку.) Кэтт, поди сюда… поцелуй меня. Отдадимся наслаждениям, как древние римляне, Эвника и Петроний.

Кэтт. Не расположена.

Рыдлов (очень обиделся). Ах, извините! Как вам угодно. Я заискивать не намерен. Не я ищу, меня ищут. (Молчание.) Скажите пожалуйста… (Опять молчание.) От кого письмо?

Кэтт. Я вам предлагала прочесть.

Рыдлов. А я хочу теперь.

Кэтт. Мне лень вставать. Взломайте и прочтите.

Рыдлов. Я не громила. Вот и семейные радости! Я прихожу к своему очагу, расстроенный, усталый, ищу отклика… нежной женской ласки… (Все тише и тише, засыпая.) И вместо всего этого… Фр… фр… Скажите пожалуйста… Очень нужно… (Засыпает.)

Кэтт (встает, подходит и молча глядит на него в упор). Мой муж, мой воздух… Муж, мой муж.

Рыдлов слегка всхрапывает.

Ой!

Лакей (в дверях громогласно). Кушать подано.

Рыдлов (вскочив как очумленный). Что? Кто? Куда?

Лакей (нежно). Кушать готово-с. Эмма Леопольдовна приехали.

Рыдлов. Болван. Приказано тебе во всю глотку докладывать. (Зевает.) Пойдем, Кэтт! (Уходит под руку с женой.)

Занавес

Роскошно убранная комната в городском доме Рыдловых с большим пролетом на террасу, от которой ее отделяет венецианская дверь с расписными стеклами. Дверь распахнута на все створы. Виден старый густой сад, освещенный заходящим солнцем. Причудливая разнообразная мебель, разбросанная на сцене так, как указано в плане. Справа и слева двери. По бокам пролета в сад две мраморные статуи. Стены в больших картинах. Бархатный ковер. Люстры и бра. Стоячие электрические лампы под цветными абажурами.

При открытии занавеса на сцене сидят: Гореев, Остужев, Кэтт, Эмма Леопольдовна, Чечков, Лебедынцев, Рыдлов, Остергаузен, Боженко, мисс Уилькс, Сакарди, Люба Остергаузен.(Размещение в конце пьесы.) На мраморном столике кофе и ликеры. Мисс Уилькс работает. Эмма Леопольдовна протянула ноги на маленькую скамеечку и пьет ликер глотками. Чечков один из всех курит сигару. Остужев почти глаз не сводит с побледневшей и похудевшей Кэтт. Люба и Сакарди весело болтают. Боженко вытянулся в кресле и с полузакрытыми глазами потягивает кофе. Остергаузен с номером «Times» в руках. Рыдлов весь погружен в разговор с Лебедынцевым, который хлопает ликеры рюмку за рюмкой и все больше и больше разгорается. Лакеи бесшумно входят и выходят, убирая и подавая кофе, конфеты, фрукты, ликеры.

Остергаузен. Важно — от кого телеграмма?

Рыдлов. Это секрет, но уж поверь мне, с пустяковыми людьми я связываться не стану.

Лебедынцев. Ну-ка, еще раз, что телеграфируют?

Рыдлов (читая). «Разрешение в принципе состоялось. Ожидают кое-каких дополнительных документов».

Остергаузен. Мне подозрительно выражение «в принципе».

Лебедынцев. Эх, граф, вы так всякий экстаз убьете, если будете цепляться за каждое слово. Установим факт — разрешение несомненно.

Рыдлов. Никакого сомнения.

Лебедынцев. Что же нам предстоит? Какая окраска должна быть у нашего «Эхо»?

Гореев. Устойчивая и неподкупная.

Остужев. Талантливая.

Эмма Леопольдовна. Интересная.

Чечков. Выгодная.

Мисс Уилькс. Нравственная.

Боженко. Но не чересчур.

Остергаузен. Серьезная.

Рыдлов. Однако забористая.

Лебедынцев. Вот всего этого вместе мы и должны достигнуть, чтобы иметь такой успех, о котором мечтаем. Но каким путем, господа? Ведь в сущности наша главная цель — завоевательного характера. Новое издание должно покорить всю Москву, заставить ее считаться только с нашим мнением.

Рыдлов. Верно.

Лебедынцев. Затем: кто не с нами, тот против нас. Валяй направо и налево, по другим газетам. Не бойся брани, но принимай на грудь и воздавай сторицею. Кто прав — пусть разбирают потомки.

Рыдлов. Правильно. Именно пусть-ка потомки разберут.

Лебедынцев. Далее: крупные люди угнетают. Значит, их и допускать не следует.

Рыдлов. Очень хорошо развенчать кого-нибудь, знаменитого писателя какого-нибудь. Лучше всего из мертвых. Это всегда производит сенсацию.

Лебедынцев. Ну, на первых порах это опасно. Лучше начать с живых: живой никогда не пользуется такой симпатией, как мертвый.

Рыдлов. С живых так с живых. Это еще больше оживит газету. Но иностранных можно и мертвых. Я до Шиллера давно добираюсь. Кстати, он и в Париже провалился, и Макс Нордау прямо-таки его изругал.

Лебедынцев. Ну, Шиллера можно.

Остужев. Он, пожалуй, сам за себя постоит.

Рыдлов. А ты не хочешь, Андрюша? Так можно другого кого-нибудь…

Боженко. Кстати, их много.

Лебедынцев. Ведь, в сущности, нам нужно только, чтобы нас боялись и знали, что мы спуску не дадим. А потом мы можем опять реабилитировать.

Чечков (достал сигару и подает ее Лебедынцеву). Ей-богу, сам курю только по воскресеньям. Жертвую от избытка чувств. Что твой Вильмессан. Да тут свой, домашний, сто очков вперед ему даст. Одно: не сократят ли в скорости?

Лебедынцев. Зачем же? Мы вглубь забираться не станем, а так, что представлено, то и обгрызем. Конечно, тон газеты будет остроумно-изящный. За это порукой (указывает на окружающих) все порядочные люди. Граф поведет первую страницу: политика и передовица.

Остергаузен. Три принципа лягут в основание моего отдела. Широкая благотворительность, но по участкам и приходам — раз. Исключительно гимнастическое развитие детей до десятилетнего возраста — два. Оздоровление городов путем обязательного разведения скверов и всеобщей канализации — три. В иностранном отделе я предполагаю решить восточный вопрос.

Боженко. Весь?

Остергаузен. Весь. Но в теории. Остального вначале я не буду касаться.

Боженко. Что ж, на первый раз и этого довольно.

Мисс Уилькс. Ах, пора, давно пора. Англии это так надоело, эти затяжки… Мне пишут из Лондона.

Лебедынцев. Кстати, иностранные корреспонденции обо всем. Общий тон должен быть таков: там апельсины зреют, у нас же произрастает одна клюква.

Рыдлов. Стойте, Егор Егорович: мы будем семиты или антисемиты?