Александр Мардань - Аншлаг (История одного покушения)

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Абсолютно.

Константин Георгиевич выходит. Евгений Сергеевич достает из шкафчика заготовленный коньяк и фужер, наливает полфужера и выпивает залпом.

Гаснет свет.

Прошло пять месяцев.

Кабинет художественного руководителя. Евгений Сергеевич сидит за своим столом и что-то пишет. После непродолжительного стука дверь открывается и в кабинет входит Лариса.

ЛАРИСА: Евгений Сергеич, можно?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А-а, Лариса-актриса, актриса-Лариса. Чайка по-гречески. Утка по-пекински. Присаживайся.

ЛАРИСА: Спасибо.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Так, слушаю тебя внимательно. В «Чайке» играешь. «Чай, теперь твоя душенька довольна?»

ЛАРИСА: Довольна, Евгений Сергеич. Но, Вы понимаете…

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Лариса, когда я слышу «Вы понимаете», мне сразу становится не по себе и я перестаю понимать.

ЛАРИСА: Вы понимаете, Евгений Сергеич…

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ (перебивает ее) : А хочешь, поставим сказку «О рыбаке и рыбке»? Для тебя много ролей — крестьянки, дворянки, царицы. И корыто в реквизите найдется. Или тебе опять уехать надо? Бабушки уже выздоровели, а мама день рождения раз в квартал отмечает?

ЛАРИСА: Евгений Сергеич, даже не знаю, как сказать.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Просто, без употребления идиоматических выражений.

ЛАРИСА: Меня утвердили на главную роль.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Кто?.. Где?.. Когда?.. Зачем?…

ЛАРИСА: Вчера. На ТВ. В формате «4 плюс 1».

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Плюс один — это ты?

ЛАРИСА: Из четырех серий полнометражный фильм сделают. История певицы.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А петь кто будет?

ЛАРИСА: Ищут. Съемки начинаются в следующем месяце.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ну, по ночам будешь сниматься. Я из-за тебя репертуар ломать не буду.

ЛАРИСА: Евгений Сергеич, я должна была поставить Вас в известность.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ставлю в этом театре я!.. В том числе и в известность.

ЛАРИСА: Да, Надьку поставили. Про нее уже вся пресса написала. Одна критикесса, с хорошим вкусом, назвала статью «Покушение на театр»…

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: (перебивает) Критики делятся на две категории — первых нельзя пускать в театр до написания рецензии, вторых — после… Критик должен иметь жесткие критерии, а не вкус, иначе он превратится в кулинара.

ЛАРИСА: Извините, я не хотела…

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: (перебивает) А тебе кто мешал стать героиней глянцевых журналов? Дали этюд разыграть…

ЛАРИСА: Причем здесь этюд? Говорят, он на «Чайку» десять раз приходил.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А Сталин на «Дни Турбиных» — шестнадцать.

ЛАРИСА: Правда?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Те, кто считал, ошибались только раз.

ЛАРИСА: А я бы на месте Нади на такой контракт не согласилась.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Поторговалась бы еще?

ЛАРИСА: Дело не в деньгах… Где в их «Представлении» искусство? Искусство где?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: В сериале, где ж еще?

ЛАРИСА: Нет, Евгений Сергеич, если серьезно. Экспозиция, завязка, развитие, кульминация, финал. А у них что? Ну, разговаривает женщина с мужчиной. Бросают реплики, как мячик. А мораль в чем? Где сверхзадача? Разве это театр? Это ток-шоу. Даже не «Окна», а «Форточка» какая-то.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Слышь, домушница, у Надежды Константиновны, в отличие от тебя, есть способность к импровизации. Джаз играют не все музыканты.

ЛАРИСА: Джаз — музыка толстых.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Тебе это дедушка-кэгэбеэшник рассказывал? Джаз — музыка умных. Не надо Надю жалеть, лучше меня пожалей. Теперь Настю на роль Нины вводить, пока ты искусством в сериале будешь заниматься.

ЛАРИСА: У меня дедушка в прокуратуре работал.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Извини, обознался.

ЛАРИСА: А мне нашего кэгэбэшника, представьте, жалко.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Кого?!

ЛАРИСА: Константина Георгиевича, Борисова… КГБ.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: В этом смысле… Да, «и милосердие иногда стучится в их сердца…»…

ЛАРИСА: Жалко, потому, что он ненормальный… Евгений Сергеич, почему человек сходит с ума? Бесится с жиру?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Или из-за его отсутствия. И потом, жир у каждого свой. Знаешь, что младшим братьям по разуму, гориллам, которые в клетках сидят, ежедневно положена бутылка крепленого вина?

ЛАРИСА: Зачем?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Иначе они тоже с ума сходят. Замкнутое пространство, стрессы. Понятно, что пол-бутылки выпивает работник зоопарка, но стакан им достается… Так что наличие острова и личного самолета для помешательства не обязательно… С другой стороны, когда у человека много лишнего, он сам становится лишним и начинает рассуждать об одиночестве.

ЛАРИСА: Что-то я этого не замечала у сильных мира сего.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А снаружи не видно. Только изнутри. Может поэтому Борисов пошел искать новое измерение.

ЛАРИСА: Пятое?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Может, и двадцать пятое. Новое. Или хорошо забытое старое. Он вошел в театр, как в алтарь храма, за иконостас. Всем нельзя, а ему можно. Недаром говорят, что театр тоже храм. Только в церковь человек приходит общаться с Богом, а в театр — с Человеком. В церкви как правило, не о спасении души просят, а о решении проблем насущных. А в театр приходят смотреть, как эти проблемы решаются.

ЛАРИСА: А те, которые по десять раз спектакль смотрят — зачем приходят?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Эти? (Пауза) На сеанс психотерапии. Театр врачует души.

ЛАРИСА: Так мы — врачи-психиатры?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ты пока санитарка.

ЛАРИСА: Я?!

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ну ладно, медсестра.

ЛАРИСА: Мне кажется, что врачевание душ — это пафос.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Пафос — сын Пигмалиона и Галатеи. Прости за эрудицию. Выскакивает в самых неожиданных местах… Например, в разговоре с тобой.

ЛАРИСА: Евгений Сергеич, а если бы он на шахту устроился, он бы тоже для себя новое измерение открыл. И стоило бы это — ноль. Даже не ноль, а плюс шахтерская зарплата.

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Меркантильная ты. Может, наш «сын расчета и отваги» шахтером уже был. На постсоветском пространстве потомственных олигархов нет. Еще не выросли.

ЛАРИСА: А почему на их «Представление» столько мужиков ходит?

ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Самоидентификация. Им хочется, чтобы их любили.