Александр Мардань - Лист ожиданий

ОН.Пусть. Только она, по-моему, не в университет, а замуж собирается.

ОНА.В десятом классе? А за кого?

ОН.Встречается с одним мальчиком. Правда, они уезжать собираются. В Америку.

ОНА.По еврейской линии?

ОН.По армянской. У них дядя — миллионер в Лос-Анжелесе.

ОНА.А ты?

ОН.Был бы это мой дядя — я бы еще подумал. А что? Встречались бы с тобой на углу Четвертой и Пятой авеню.

ОНА.Да, долго бы ты меня там ждал: они параллельные… Я считаю, что эмиграция во все времена — великое бедствие.

ОН.И лишь при советской власти о ней мечтают, как о загробной жизни.

ОНА.У меня почему-то такой аналогии не возникает.

ОН.У загранработников ввиду отрыва от Родины эти мечты временно отсутствуют.

ОНА.Те, кто уезжают, становятся там людьми второго сорта.

ОН.А те, что остаются здесь — пятого. В соответствии с графой.

ОНА.Видел бы ты бывших наших на Брайтоне! Они пытаются найти себя, но удается это одному из тысячи.

ОН.Я давно обратил внимание, что за ограничение рождаемости борются те, кто уже родился… Ты видела Брайтон? Пусть и она посмотрит. Сама, а не кто-то ей всю жизнь будет рассказывать. (Наливает.) Возвращается маленький крот в нору и говорит: «Что я видел! Трава зеленая, небо голубое, солнышко теплое. Папа, почему же мы живем под землей?» — «Здесь наша родина, сынок». Вот давай за нее и выпьем…

ОНА. Давай, диссидент.

ОН. Диссидентов у нас нет. Есть отсиденты и досиденты. (Выпивают.) Ну, как тебе Союз после года в Америке? Есть разница?

ОНА.Знаешь, первое впечатление — чисто женское. Мне кажется, что американки покупают себе одежду на два размера больше, чем нужно, а наши — на два размера меньше.

Стук в дверь. Константин выходит и возвращается с подносом, на котором стоят два блюда, накрытые серебряными крышками.

ОН. А вот и закуска. (Открывает крышки.)

ОНА. Что это?

ОН (довольно). Лягушки — для лягушки путешественницы. Тем более, что сегодня четверг.

ОНА.Ну и что?

ОН.Забыла, что такое рыбный день? Первый, кто скажет, что лягушки — это мясо, пусть бросит в повара камень. Подали как-то Иван-царевичу в Париже лягушку. Упала она оземь и превратилась в Василису-прекрасную. И сколько не бил ее об стол Иван-царевич, назад в лягушку превращаться не захотела… Пришлось съесть так.

ОНА (морщась, трогает вилкой лягушачью ножку, лежащую перед ней на тарелке). Ты считаешь, это можно есть?

ОН.Хотел тебя угостить, как ты это называешь, местной вкусностью.

ОНА (натянуто улыбаясь). Спасибо, я попробую. (Нарочито долго орудует ножом и вилкой, наконец, подносит ко рту вилку с кусочком мяса, но снова кладет ее на тарелку.) Давай еще выпьем. Бальзам чудесный.

Константин наливает бальзам. В этот момент Вера спохватывается.

ОНА.Да, у меня для тебя — маленький сувенир!

Опять вытащив из сумки массу маленьких пакетов, достает со дна большую коробку и ставит на стол. Константин извлекает из упаковки видеомагнитофон.

ОН (ошеломленно и немного смущенно от дорогого подарка). Вера, ну… Спасибо!!! Теперь будем устраивать закрытые просмотры. О! Тут кассета выходит автоматически. Знаешь, как у нас борются с тлетворным влиянием? Приходит милиция и выкручивает в парадном пробки.

ОНА.Зачем?

ОН.Да-а, воздух свободы… А затем, что когда они с понятыми входят в квартиру, (Костя зажимает себе пальцами, как прищепкой, нос и измененным голосом переводчика видео продолжает) «Эммануэль» еще в видике. Встать, суд идет! Пять лет за распространение порнографии.

ОНА (изумленно). А если не порнография?

ОН.Ну, тогда три года за пропаганду насилия. (Увлеченно рассматривает магнитофон.)

ОНА.Сказали, что подходит к любым телевизорам, даже советским. Можем сразу проверить. (Достает из сумки две видеокассеты) . Все на английском, хотя понятно и без перевода.

Костя начинает возиться с магнитофоном, вставляет кассету. Вера, тем временем, взяв халат, уходит в ванную.

Костя включает телевизор, переключает каналы. На одном из них — встреча Горбачева с трудящимися. Слышны фразы: «Главное — нАчать, но процесс уже пошел». Женский голос: «Михаил Сергеевич, вы только будьте к народу поближе!». Горбачев: «Куда же еще ближе, товарищи?». Наконец, Костя подключает видеомагнитофон, раздаются характерные охи и вздохи, и через несколько секунд в номере гаснет свет. В темноте — голоса.

ОНА (испуганно). Костя, что случилось?

ОН.А это нас арестовывать идут. Я же сказал, что хочу магнитофон проверить…

ОНА.Ничего себе шуточки. (Слышно, что Вера вернулась в комнату) . Ты где? Ой, что это? (На что-то наткнулась в темноте.) Я к тебе иду.

ОН.О, черт! (тоже на что-то наткнулся, слышен звон разбившейся чашки.) Встречаемся на кровати.

ОНА.Хорошо.

Несколько секунд проходят в темноте и тишине. Вдруг включается свет, и выясняется, что в темноте Вера и Костя разминулись, прошли мимо кровати и идут в разные стороны. Увидев это, они начинают хохотать и падают на постель. Вера так и не переоделась в халат.

ОН.Да-а! А я уж думал — проверочка, и будет мне Верочка передачи носить.

ОНА.Ну, на то, чтобы передачи носить, у тебя есть жена.

ОН.Уже нет. Я развелся.

Посреди веселой перебранки повисает пауза. Вера и Костя так и остаются лежать на двуспальной кровати, не касаясь друг друга.

ОНА.Зачем?

ОН.Не зачем, а почему. Надоело.

ОНА.Но раньше тебя, кажется, все устраивало?

ОН (садится и закуривает) . Я уже в порту начал учить немецкий, а в отпуске подрабатывал гидом-переводчиком с гэдээровскими группами. По крымско-кавказской линии с ними ходил. И вот как-то летом в Сухуми веду экскурсию по обезьяньему питомнику. Жара страшная, группа устала — и от обезьян, и от запахов, и от информации о резус-факторах. Экскурсовод, чтобы их немножко расшевелить, рассказывает об одном обезьяньем семействе. «У этого самца есть две жены: одна любимая, вторая нелюбимая». А в немецком языке глагол «любить» — это «либен», а «жить» — «лэбен». И я под воздействием жары перевожу: «Дизес манн хат цвай фрау. Айн лебедингер, айн ун лэбендегер». То есть, одна жена живая, а другая — неживая. Тут и группа оживилась: «Покажи, — говорят, — какая из них неживая». А я так понимаю, что «нелюбимая». «Наверно, вот эта». Они говорят: «Она же движется». А я: «Ну и что, все равно неживая». Долго мы так объяснялись, пока я не сообразил, в чем дело. Хотя, если вдуматься, нелюбимая — она все равно что неживая.