Эдуардо Де Филиппо - Неаполь – город миллионеров

ФЕДЕРИКО. Ну хорошо, виноват. (Шутливо.) Дон Дженна, что вы скажете? Наладим мы когда-нибудь жизнь?

ДЖЕННАРО. Ты все шутишь. А я скажу тебе, что, если бы я был министром… уж не знаю по какой части, потому что мне неизвестно, от какого министерства это зависит, я бы в два счета наладил жизнь…

ФЕДЕРИКО (забавы ради подзадоривает его). Но как вы думаете, почему товаров не хватает?

ДЖЕННАРО. Товаров-то хватает. Все есть — мука, масло, сыр, одежда, обувь. (Убежденно заключает.) Это старая песенка!

ФЕДЕРИКО. Как это понять?

ДЖЕННАРО (продолжая намыливать лицо). Ты слишком молод и не помнишь… Теперь все повторяется, как в ту войну. Тогда тоже ничего нельзя было достать, цены повышались, товары пропадали… По-твоему, для чего затевают войны?

ФЕДЕРИКО. Ну для чего?

ДЖЕННАРО. Чтобы товары попрятать!

Все одобрительно смеются.

(Прекращает бриться, входит во вкус.) А твердые цены? Теперь это кажется простым делом? А я вам скажу, что твердые цены были и всегда будут разорением для людей. Твердая цена. Название как будто красивое: твердая цена. Тебе кажется, что и твое положение станет тверже. Но куда там!.. Твердые цены — причина всех зол. Потому что правительство, когда оно вводит твердые цены, тем самым заставляет оптовика и розничного торговца прибегать к новым ухищрениям… Получается фокус (сопровождает свои последние слова жестом, который должен обозначать воровство), а несчастному потребителю остаются три выхода: или умирать с голоду, пли побираться, или сесть в тюрьму…

Возгласы одобрения.

Мой план, мой проект закона, если бы от меня зависело…

С улицы входят Эррико Красавчики Пеппе Домкрат. Это два шофера, бездельничающие вследствие запрета пользования автотранспортом. Оба бедно одеты. Внешность Эррико Красавчикаоправдывает его прозвище — он красив, красив в духе неаполитанской улицы, ему лет тридцать пять, он крепкого телосложения, подвижный брюнет, волосы вьющиеся, глаза быстрые. Охотно и добродушно улыбается, но всегда с видом покровителя; симпатичный мошенник — «парень на все руки». Пеппе Домкратболее вульгарен и не так хитер, но зато сильнее: грудь широкая, бычья шея, он может поднять автомобиль одним плечом, когда надо снять покрышки, за что ему и дали прозвище Домкрат. Жестикулирует редко. Больше слушает и размышляет. Ходит и говорит медленно.

ЭРРИКО. Привет!

Раздаются ответные приветствия.

Дон Дженна, познакомьте нас с этим проектом закона!

ДЖЕННАРО (сухо). Вы пришли выпить кофе? Пейте и идите себе.

ПЕППЕ. Но почему мы не можем послушать?

АМАЛИЯ (нетерпеливо, в сторону «дворика»). Готов у тебя кофе?

Голос Марии Розарии: «Еще две минутки!»

ЭРРИКО (к Дженнаро). Ну так как?

ДЖЕННАРО. Ну… мой проект закона… (Вкратце поясняет.) Речь шла о нехватке товаров… Я утверждал, что товары есть, но что твердые цены заставляют их исчезать… Видите ли… Твердая цена — это сложное дело… Тут не объяснишь вот так просто, поболтав поутру… Нет! Тут нужны месяцы и месяцы, годы и годы, чтобы разобраться в этих проклятых твердых ценах… что это такое и как они применяются… И, возможно, всей бумаги на свете и всех чернил вселенной не хватило бы, если бы кто-нибудь захотел написать об этом трактат…

ЭРРИКО. А так, коротенько, нельзя?

ДЖЕННАРО. Не мешай. Я же говорю.

ПЕППЕ. Дон Дженна, у меня не хватает терпения. Вы не сердитесь, но, когда кто-нибудь долго говорит, мне надоедает, и я ухожу.

ДЖЕННАРО. Уходи, если хочешь!

ЭРРИКО (к Пеппе). Дай послушать. Дон Дженна, продолжайте.

ДЖЕННАРО. Тут нужны были бы, как я сказал, годы и годы. Чтобы не заставлять вас терять время и чтобы не надоесть Пеппе Домкрату, я постараюсь вкратце, хотя я и не писатель и не разбираюсь в политике, пояснить вам, чему невзгоды и злоба людей научили меня за мою горемычную жизнь честного гражданина и солдата прошлой войны, послужившего родине верой и правдой! У меня хранится увольнительный лист. (Хочет пойти взять и показать документ, но его останавливают жестами, которые должны означать — «ради бога», «мы вам верим», «да кто же сомневается».) Итак… Твердые цены… По — моему, они созданы на потребу тех самых людей… которые только потому, что умеют держать перо в руках, берут на себя роль профессоров, причем всегда к собственной выгоде, а нам в убыток. Убыток моральный и материальный; прежде всего моральный, а потом материальный…. Сейчас объясню… Твердые цены практически означают: «Раз ты не умеешь жить, не путайся под ногами, я тебя научу, как надо жить!» Но это неправда, что мы, то есть народ, не умеем жить… Это в их интересах говорить, что народ несознательный, безграмотный, не созрел… А сами потихоньку забирают вожжи в свои руки и становятся хозяевами. На этот раз профессорами стали фашисты… (Неожиданно умолкает; с испугом, всем.) Ребята, выгляните наружу, ведь за это, если услышат, мне не поздоровится.

ЭРРИКО. Дон Дженна, говорите. Профессора еще спят…

ДЖЕННАРО. Но у них есть прислужники!

ФЕДЕРИКО (идет в глубь сцены, осматривает переулок и, вернувшись, успокаивает Дженнаро). Говорите, говорите… Там нет никого…

ПЕППЕ (нервно). Сама мадонна видит теперь, до чего мы дошли. Так действительно больше продолжаться не может!

ДЖЕННАРО. Итак… мы остановились на… вожжи в руки, и хозяевами становятся они… И мало — помалу стараются внушить тебе, что они это делают для твоего же добра, сначала манифестом, потом речью, угрозой, законом, приказом, оружием… доводят людей… вот как нас сейчас (имеет в виду предосторожности, которые нужно соблюдать, говоря такие вещи), что мы боимся даже говорить!

Присутствующие одобряют.

АДЕЛАИДА. Заткнули рот, господи, твоя воля!

ДЖЕННАРО. Народ и профессора тогда начинают все делать наперекор друг другу. Профессора принимают свои меры, а народ — свои. И понемногу ты обнаруживаешь, что ничего тебе не принадлежит, что улицы, дворцы, дома, сады не твои… Все это — собственность профессоров. Они могут всем пользоваться как хотят, а ты не волен даже к камню прикоснуться. И вот в этих условиях начинается война. «Кто хотел войны? — Народ», — говорят профессора. «А кто ее объявил? — Профессора», — говорит народ. Если война проиграна, то ее проиграл народ; а если выиграна, ее выиграли профессора. Вы мне скажете: но какое это имеет отношение к нашему разговору? Имеет: потому что твердая цена — это одна из форм принижения, которая держит народ в зависимости и в положении подчиненного. По моему проекту закона каждый несет какую-то ответственность, и если сложить вместе все эти ответственности, то получается единая ответственность, которая делится поровну: почести и страдания, выгоды и убытки, смерть и жизнь. И тогда не будет никаких разговоров о том, что я, мол, созрел, а ты нет!