Брайан Фрил - После занавеса Чеховские мотивы [=После Чехова]

Андрей. Почему бы вам не поговорить с вашим другом Михаилом Львовичем?

Соня. О чем? О надоевших деревьях, благодаря которым мы сделаемся «лучше»? Вот… (ткнула в бумаги) мне есть, чем себя занять, из-за чего не спать ночей… отрезвляющая реальность, ее суровый ультиматум. А как я могу спать, когда грозятся отнять мой дом — последнее, что у меня осталось! Я вообще могу остаться без крыши над головой. Тут, пожалуй, уснешь! Но, как ни странно, не эта решающая неделя наводит на меня ужас… страх. Я говорю об этой тундре одиночества, которой не видно конца. Обычно мне хватало стойкости тянуть лямку. Но теперь этого мало. Теперь, если я хочу и дальше ее тянуть, мне потребуется высшая доблесть, несокрушимый дух, не правда ли? Без него, согласитесь, никуда. (Наливает.) На посошок. Достойное завершение великолепного вечера. Вот чего не доставало вашей Маше, когда этот подполковник ее оставил, — несокрушимого духа! Пережить его предательство — для этого ей хватило бы и стойкости, а вот чтобы жить дальше… Короче. (Чокается.) За успех завтрашнего события!

Андрей. Еще одна маленькая ложь.

Соня. Простите?

Андрей. Даже не ложь — фантазия. Игра воображения. Мне ужасно стыдно за мое вранье… вчера и сегодня… но, согласитесь, все это было так невинно. А эта маленькая ложь насчет «Богемы», она все-таки побольше и, возможно, не заслуживает снисхождения. Вы вправе думать, что я самым бесстыдным образом ввел вас в заблуждение и что мне нет и не может быть прощения. Если вы, действительно, так думаете, я, право же, совершенно вас пойму…

Соня. Андрей, к чему вы все это…

Андрей. …хотя в свою защиту я должен сказать, что моя ложь насчет «Богемы» не была обдуманной, она пришла мне в голову вчера, случайно, когда мы разговаривали за тем столом. Вы сказали, что желток сваренного всмятку фазаньего яйца хорошо помогает при ознобышах, и в ту же минуту я почему-то подумал, — глупо, глупо, сам знаю, — я подумал, что «скрипач в оркестре» — это прозвучит красиво, и я произведу на вас благоприятное впечатление.

Соня. Вы хотите сказать…

Андрей. Я не в оркестре.

Соня. Вы не…

Андрей. Мы на улице.

Соня. В каком смысле?

Андрей. Играем. Мы играем на улице.

Соня. Не в оперном театре, а…

Андрей. На улице.

Соня. Не Пуччини?

Андрей. Нет.

Соня. Вы, что же, уличные музыканты?

Андрей. Ну да.

Соня. Господи… Так вы никогда не исполняли Пуччини?

Андрей. Никогда.

Соня. Ни разу не выступали в оперном театре?

Андрей. Мы? Кто ж нас туда позовет?

Соня. И где же вы сегодня играли?

Андрей. На вокзале.

Соня. А вчера вечером?

Андрей. Перед Третьяковкой.

Соня. На тротуаре?

Андрей. Да.

Соня. «Мы» — это кто?

Андрей. Я и Иван.

Соня. Тоже скрипач?

Андрей. Нет. Иван — балалаечник, и довольно скверный. А что, с нашей стороны было бы наглостью сыграть завтра вечером перед оперным театром?

Соня. Андрей!

Андрей. Почему нет? Про то, что я имею отношение к «Богеме», знаем только мы с вами.

Соня. Какое отношение, Господь с вами?

Андрей. Никакого, вы правы.

Соня. Выходит, все, что вы мне рассказывали про эту оперу, — одна сплошная ложь.

Андрей. Виноват.

Соня. И светящаяся Мими, и педант дирижер, и грамотные музыканты…

Андрей. Невинный обман.

Соня. Вы это называете невинным обманом? А по-моему, беспардонная ложь! А ваш немеющий зад и затекающие ноги… какая трогательная история!

Андрей. Это правда.

Соня. Да мне-то что? Врите себе, сколько душе угодно!

Андрей. Вы справедливо сердитесь.

Соня. Сержусь? С какой стати мне на вас сердиться? И этот… этот…

Андрей. Костюм?

Соня. Так одеваются уличные музыканты?

Андрей. Вообще-то мне всегда казалось, что это классика. А вы находите его неприличным?

Соня. Да! — нет! — не знаю! Откуда мне знать, как должны одеваться уличные музыканты?

Андрей. Но вам он кажется неприличным?

Соня. Андрей, мне уже ничего не кажется.

Андрей. Иван тоже носит костюм. А талию перетягивает шелковой алой лентой.

Соня. Плохой балалаечник?

Андрей. Это я погорячился. Лентяй, но свое дело знает. Его костюм поплоше будет. Зато сложён! Настоящий джигит. Вы меня понимаете?

Соня. Я уже ничего не понимаю.

Андрей. Высокий, плечи широкие, спина прямая. Видели бы вы, как он носит свои лохмотья!

Соня. Я за него рада.

Андрей. Глаз не оторвать!

Соня. И надолго вы здесь?

Андрей. Недельку, я думаю, поработаем, а там домой.

Соня. Но вы сюда еще вернетесь?

Андрей. Мы каждый месяц приезжаем.

Соня. Во всем своем классическом великолепии?

Андрей. Смеетесь.

Соня. Может, ваши ежемесячные визиты — это еще одна невинная ложь? Я уже ничему не верю. И, по большому счету, мне все равно.

Андрей. Сказать вам, зачем я приезжаю в Москву?

Соня. Даже врать, при вашем богатом опыте, вы толком не умеете.

Андрей. Бобик сидит в тюрьме.

Соня. Андрей, ну всё, хватит!

Андрей. Сегодня утром я был у него. Почти два года за решеткой по сфабрикованному обвинению. Ограбление с применением насилия. Дружок подставил. Сам, естественно, вышел сухим из воды. Ну, да ладно. Чтобы с ним повидаться, можно и на улице поиграть. Как раз хватает на поезд и угол в Москве. Это правда, Соня. Печальный факт.

Соня. Ваш сын Бобик?

Андрей. Каждый раз я выхожу оттуда совершенно раздавленный. Ему еще повезло, устроился в тюремную больницу. Сегодня говорит: «Я уже без пяти минут врач!» Это он так шутит.

Соня. Часто вы его навещаете?

Андрей. Зависит от караульного… кого подкупишь. Чаще, чем раз в месяц, не получается. Обычно сижу у него около часа. Особенно нам и говорить-то не о чем. О матери он никогда не спрашивает. Странно, да?

Соня. Наташа знает, что он в тюрьме?

Андрей. Еще и это на нее взвалить?.. А вот про девочек — своих теток — расспрашивает подробно. Считает, что он разбил им сердце. И сестрой своей, Софочкой, интересуется. Она теперь живет в Казахстане.

Соня. Так вы с ней переписываетесь?

Андрей. На Рождество прислала короткое письмишко. Я даже не знаю, чем она там занимается. Что-то с лошадьми. Разводит их, что ли. Наверно, замужем. Девять детей, это точно.