Жан Мольер - Комедии

Загипнотизированный лицемером, он уже и себя чувствует подвижником и носителем высшей благодати: ради «блага неба» Оргон изгоняет из дома своего сына Дамиса, восставшего против Тартюфа, и ханжески убеждает дочь Мариану, что в браке с Тартюфом она найдет возможность «умерщвлять свою плоть». Таковы результаты подлой работы Обманщика.

Этот чревоугодник и сластолюбец владеет тончайшими приемами церковной казуистики и может мгновенно погружаться в религиозный экстаз. Таким способом он добивается своих корыстных целей и выпутывается из самых затруднительных положений. Церковная демагогия служит Тартюфу оправданием и в грубых любовных домогательствах. Объявляя предмет своего вожделения «совершенным созданием творца», он кладет руки на колени Эльмиры — настолько трудно Тартюфу сдержать снедающую его похоть. Но, тая свою страсть, он будет хранить в тайне и их любовные отношения. Ведь «…не грешно грешить, коль грех окутан тайной». Маска снята окончательно, но это не смущает Тартюфа. Напротив, он не без гордости сообщает Эльмире тайны хитрого промысла ханжей, лицемерную стратегию, лишь пользуясь которой можно преуспеть в жизни. В этих сценах Тартюф не только носитель ханжеской морали, но и ее подлинный идеолог, проповедующий «теорию» двуличия:

Вот она, главная формула деятелей нового толка. Все их подлые деяния творятся во имя «благих целей», и поэтому на них молятся толпы оргонов, видя в каждом тартюфе — человека с большой буквы.

Тартюфдействует у Мольера под маской «святоши», потому что реакция охотней всего прикрывалась формой религиозной догматики; но цель драматурга была шире, чем простое обличение двоедушия церковников. На примере религиозного ханжества Мольер обличал гнусную механику любого — политического и морального — приспособленчества, когда убита совесть и пущена в ход заученная фразеология «благих намерений»…

Тартюф, только что совершавший все свои козни под маской праведника, делает свою последнюю подлость: надев на себя личину патриота, предает своего друга и благодетеля в руки полиции. Видите ли, ради долга перед королем он не пощадит:

Замороченный Оргон только что сам говорил такие слова, а сейчас испытывает эту воровскую увертку на самом себе. Только искусственно введенный к финалу комедии королевский посланец наказует порок…

Еще не перестали церковники проклинать Мольера за его «Лицемера», а гениальный сатирик во время великого поста 1665 года показал парижанам новое «дьявольское создание» — безбожную комедию «Дон Жуан, или Каменный гость».

Если в «Тартюфе» Мольер обличил лживую мораль, хитро прикрывающую собой бесчестие и хищный эгоизм, то в «Дон Жуане» драматург показал этот самый бесчестный и жестокий эгоизм, показал аристократа, открыто и цинично пренебрегающего всеми нормами человеческой морали и надевающего на себя личину ханжества, когда нужно уйти от ответственности за свои преступления. Но, пародируя ханжеские ужимки святош, сам Дон Жуан в лицемерии не особенно нуждается. Он гранд — и в силу знатности своего происхождения имеет возможность не считаться с законами морали и общественными установлениями, писанными лишь для людей простого звания.

Драматург показывает в образе своего героя не только легкомысленного покорителя женских сердец, но и жестокого наследника феодальных прав. Прислушиваясь лишь к голосу своих страстей, Дон Жуан полностью заглушает совесть: он цинично гонит от себя надоевших ему любовниц, нагло рекомендует своему престарелому родителю поскорее отправиться на тот свет, беззастенчиво отказывается платить долги, и делает все это с тем большей легкостью, что не признает над собой никаких законов — ни земных, ни небесных.

Но, свободный от морали общества, Дон Жуан свободен и от его предрассудков; не страшась церковных угроз, он открывает простор для своего разума. Знаменитый ответ Дон Жуана на вопрос слуги: «Во что же вы верите?» — «Я верю, Сганарель, что дважды два четыре, а дважды четыре восемь», — выражение крайнего цинизма, но в этом ответе есть и своя мудрость. Вольнодумец, отвергая святой дух, верит только в «материю», в реальность человеческого бытия, ограниченного земным существованием.

Наделив своего героя острым и глубоким умом, сильным темпераментом и завидной жадностью к жизни, Мольер все же казнит Дон Жуана за душевную опустошенность, за потерю самой потребности идеала, за полное равнодушие к людям. Этот тип аристократа, снявшего с себя всякую ответственность перед обществом и живущего трутнем, был Мольеру глубоко ненавистен. Отголоски этого авторского чувства слышны в укорах Сганареля: «Может, вы думаете… что все вам позволено и никто не смеет вам правду сказать? Узнайте же от меня, от своего слуги, что рано или поздно… дурная жизнь приводит к дурной смерти…» И хотя в этой отповеди слышна комическая интонация, но предсказанное в ней сбывается. Финал «Дон Жуана» широко известен: за этой театральной метафорой скрывается вполне определенная мысль о неизбежности суровой кары всякому, кто преступит законы человеческой морали.

Так в двух своих высоких комедиях, сохраняя верность заветам площадной сцены, сохраняя динамику действия и яркость красок, Мольер с тем большей силой показал, как поруганы величайшие идеалы прошлого — догматы христианства, ставшие маской ханжества, и кодекс рыцарской доблести, прикрывающей собой цинизм и насилие.

Но разрушился и идеал нового времени — первая заповедь гуманизма — человеколюбие. Новая комедия Мольера, написанная им в самый разгар битвы за «Тартюфа», называлась «Мизантроп» (1666). В отличие от Тартюфа и Дон Жуана, Альцест не имел литературных предтеч. Он был выращен в самой душе автора, он действовал в среде, где жил сам Мольер, и в те самые дни, когда шла борьба за пьесу о Лицемере.

Главный враг Альцеста существует за кулисами действия. Но из слов мольеровского протагониста вырисовывается фигура, во многом сходная с Тартюфом, — это лицемер, шантажист и клеветник, способный даже на арест Альцеста. Дело клеветника было явно неправым, но все оказалось так, что негодяй победил.

возмущенно восклицает Альцест и тут же говорит, что свершившаяся несправедливость дозволяет ему