Валерий Хаит - Одесский юмор. XXI век

Грохот над головой.

– Холодец!..

– О-о-о-о-о-о-о-о!..

Стук тарелок, звон вилок – и тишина. Несколько секунд ничего не слышно, кроме сопения, пережевывания и глотания.

– А «Пищевик» таки выиграл у ОДО, кто бы мог подумать! Боюсь, что теперь они уже точно в следующем году пойдут назад в класс «Б»…

Это дядя Игорь, Валеркин папа. Он болеет за футбол и иногда ходит на стадион в парк Шевченко.

– Да, так когда я служил в Чите, там было такое грандиозное дело о сейсмоустойчивости, о нем даже по радио говорили – может, слыхали…

Это дядя Вася. Он майор стройбата и ходит на работу в армию. Взрослые почти всегда говорят о непонятном.

Мы ложимся на спины и слушаем.

Рыжие половицы под нами составляют прочную основу нашего мироздания.

– Тогда в Забайкалье почти везде уровень сейсмоустойчивости был «семь», и строить надо было соответственно. Так где-то в министерстве кто-то незаметно переделал «семь» на «девять», что повышает расход стройматериалов на семьдесят процентов. Материалы стали выделять под «девять», а строить продолжили под «семь» – все гениальное просто! Пока сообразили, что к чему, прошло года два, не меньше, и когда из Москвы наконец прислали комиссию с проверкой, перерасход составил триста миллионов! Естественно, в старых рублях, но все равно – цифра. Бросились искать, как и где, а никаких концов: те уволились, эти умерли, а основной подозреваемый во время командировки в Чехословакию спрятался в американском посольстве. Все это происходило уже при Хрущеве, поэтому всего только и посадили двух штабистов за преступную халатность, и тем дело кончилось. Но самое интересное не это. Через месяц после того, как уехала комиссия, произошло такое землетрясение, что уровень сейсмоустойчивости на самом деле пришлось поменять с «семи» на «девять». После чего штабисты подали в Верховный суд апелляцию, и их оправдали!..

Снова грохот, еще сильнее прежнего.

– Татар-бюрак!..

– У-у-у-у-у-у-у!..

Стук тарелок, звон вилок – и опять тишина. Несколько секунд ничего не слышно, кроме сопения, пережевывания и глотания.

– А вы знаете, что если проползти под всем столом в другую комнату, то оттуда есть ход в подвал, а потом – в катакомбы? – спрашивает Валерка.

Мы проползаем немного вперед и останавливаемся, упершись в гладкую матерчатую стену.

– Я дальше не полезу, – говорит Наташка. – А вдруг там и правда подвал?

Жар от печки, которая стоит в этом конце комнаты, чувствуется даже сквозь плотную ткань, и мы устраиваемся рядом, сворачиваемся калачиком и закрываем глаза.

Голоса тут же окружают нас со всех сторон.

– Белла, что ты стесняешься? Положи детям красную икру, а то они скоро забудут, как она выглядит…

Это дядя Маноля, Наташкин дедушка. Он работает кондитером в «Лондонском» – лучшем одесском ресторане. Может быть, поэтому дядя Маноля большой, высокий и широкий.

– А мне что, жалко? Пусть кушают. Я всегда думала, что икра – это хорошо для сердца, но теперь вижу, что и для памяти…

Это тетя Белла. Дядя Маноля – ее муж, а Наташка и Валерка – внуки, но бабушкой ее пока еще никто не называет.

– Вот вы смеетесь, а когда в сорок втором румыны делали облавы на мужчин, нам было не так смешно. Маноля только пришел на работу, а тут как раз началась облава на бульваре. Так он спрятался в кладовке и послал официантку домой сказать, где он. Я как за это узнала, взяла свое самое большое платье, шляпу, босоножки и лифчик, быстро побежала в «Лондонский» и таки нашла Манолю в кладовке. Правда, не в обычной, а в рыбной, и он хоть и сильно волновался, но все равно сидел и кушал бутерброд с лососем. Значит, он увидел меня, докушал бутерброд, переоделся, подождал, пока стемнеет, потихоньку вышел с ресторана, спокойно перешел через Сабанеев мост и почти уже пришел домой, так на углу Торговой и Херсонской к нему прицепился какой-то пьяный румын! Ему так понравились Манолины формы, что он шел за ним два квартала, повторял: «Фрумусете, фрумусете» – по-румынски «красавица» – и совал деньги. Бедный Маноля еле убежал от него через проходной двор на Нежинской, но когда наконец добрался домой и переоделся, из его – то есть моего – лифчика выпали сто лей!.. Неплохие для того времени деньги, на которые можно было купить кило сахара…

– А я предлагаю выпить за папу с мамой, царство им небесное…

Это бабушка. Ее папа и мама, дедушка Ваня и бабушка Маруся, умерли, когда мы были маленькими, и я их почти не помню.

– Да, Людя, за папу с мамой.

Это тетя Эмма. Дедушка Ваня и бабушка Маруся были папой и мамой не только бабушки, но и тети Эммы с тетей Беллой – они все сестры.

Снова грохот, такой сильный, что мы бросаемся на пол и закрываем глаза.

– Петя, Петя, господи, что с тобой?! Что ты так разволновался?! Игорь, Вася, поднимите его из салата!

– А-а-а-а-а-а-а!..

Грохот стульев, шум ног, сопение, шуршание и топтание.

– Смотрите, там что-то написано! – вдруг говорит Наташка.

Мы смотрим: правда, прямо над нашими головами на досках видны какие-то буквы.

Из нас троих читать умею пока только я.

– Г… р… гр… о… гро… – складываю я буквы.

– Что? Ну, что там? – торопит меня Валерка.

– Гро… м… Гром! – наконец выдыхаю я.

– Гром? – удивляется Наташка. – А дальше?

– Т… у… ту… – продолжаю я. – Ч… а… ча… Туча! Гром! Туча!

– Ай! – кричит Наташка. – Мама! Мама!

И хватается за ближайшую к ней ногу.

– Это что тут такое? – появляется под столом голова дяди Вали.

– Тут… вот… написано! – выкрикивает Наташка.

– И что же тут написано? – спрашивает голова.

– Гром! Туча! Туча! Гром! – кричит мы наперебой.

– Сейчас посмотрим, – говорит голова, и появившаяся рядом с нами рука щелкает зажигалкой. – Так… Гром, значит… Гром… ко… Ту… Сту… чать… «Громко стучать» – вот что здесь написано! Это дедушка Ваня, когда входную дверь менял, из старой двери стол сделал, за пару лет перед войной. Я это помню, я тогда в детский сад ходил, вот как вы сейчас…

И голова исчезает, подмигнув на прощание.

– А ты – «гром»! – говорит мне Валерка. – Читать научись!

И мы снова устраиваемся рядом с печкой.

– Вы представляете, у нас вчера опять выключили свет! Хорошо, что у мамы есть керосиновая лампа еще с войны.

Это тетя Эльза, мама Наташки. Тетя Эльза – бухгалтер и считает в уме быстрее, чем моя мама, которая преподает высшую математику.

– А у нас в общежитии на Островидова свет после войны выключали вообще каждый день!

Это папа. Он приехал в Одессу учиться в университете и сначала жил в общежитии.

– Что интересно, ни в одной комнате не было розеток, чтоб не включали кипятильники – боялись пожара. Так мы брали на факультете провода и подключали кипятильник к лампочке под потолком. Удлинителей тогда не было, так что приходилось ставить табуретку на табуретку, а на самый верх, прямо под лампочкой, – кастрюльку с водой. В которую мы часто клали картошку или там яйца, чтобы сварить в кипятке. И вот один раз только мы положили в кастрюльку яйца, собрали всю эту пирамиду и поставили кастрюльку наверх, как выключили свет. А в комнате нас тогда жило много, человек шесть. Мы очень осторожно, чтобы все это не свернуть, расселись по сторонам и стали ждать. Прошло минут десять, свет, наконец, включили – пирамида стоит. Мы полезли наверх, сняли кастрюльку – и что бы вы думали? Яиц в ней не было!..