Ирина Судникова - Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий

Обер-егермейстер В. И. Левашев был страстный игрок и проводил целые ночи за картами, выигрывая огромные суммы.

Император Александр, вскоре по вступлении своем на престол, издал Указ «Об истреблении непозволительных карточных игр», где, между прочим, было сказано, «что толпа безчисленных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное». На этом основании всех уличенных в азартных играх было велено брать, без различия мест и лиц, под стражу и отсылать к суду.

Несмотря на такой строгий указ. Левашев не изменил своего образа жизни и продолжал играть ва-банк. Это дошло до сведения Государя, который, встретив Левашева, сказал ему:

— Я слышал, что ты играешь в азартные игры?

— Играю, Государь. — отвечал Левашев.

— Да разве ты не читал указа, данного мною против игроков?

— Читал, Ваше Величество. — возразил Левашев, — но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение «неопытных юношей», а самому младшему из играющих со мною — пятьдесят лет. (1)

Знаменитый атаман граф М. И. Платов вывез в 1814 году из Лондона, куда он ездил в свите Императора Александра, молодую англичанку в качестве компаньонки. Д. В. Давыдов выразил ему удивление, что, не зная по-английски, он сделал такой выбор.

— Я скажу тебе, братец, — отвечал Платов. — что это совсем не для «хфизики», а больше для «морали». Она — добрейшая душа и девка благонравная, а к тому же такая белая и дородная, что ни дать ни взять «ярославская баба». (1)

Обер-камергер А. Л. Нарышкин отличался замечательною находчивостью, игривостью ума и острыми каламбурами при строгом соблюдении всей важности знатного барина, никогда не опускавшегося до шутовства. В свое время он был живым, неистощимым сборником всего острого, умного и колкого, из которого черпали остроумцы всех слоев петербургского общества. Безпощадного языка его все боялись, а между тем не было ни одного человека, который бы его ненавидел. Имея огромное состояние, Нарышкин имел еще более долгов и постоянно нуждался в деньгах, потому что при своем чисто русском хлебосольстве и роскошной жизни был добр, щедр и помогал каждому, кто только прибегал к его помощи и покровительству.

Мы приведем здесь те немногие из безчисленных острот Нарышкина, которые дошли до нас. К сожалению, большая часть их произносились на французском языке и непереводимы на русский.

Когда принц Прусский гостил в Петербурге, шел безпрерывный дождь. Император Александр изъявил по этому поводу свое сожаление.

— По крайней мере принц не скажет, что Ваше Величество его сухо приняли, — заметил Нарышкин. (1)

— Он живет открыто. — отозвался Император об одном вельможе, который давал великолепные балы в Петербурге.

— Точно так, Ваше Величество, у него два дома в Москве — без крыш, — отвечал Нарышкин. (1)

Один престарелый министр жаловался Нарышкину на каменную болезнь, от которой боялся умереть.

— Нечего бояться. — сказал ему Нарышкин, — деревянное строение на каменном фундаменте долго живет. (1)

Министр финансов Гурьев хвалился в присутствии Александра Львовича сожжением значительного количества ассигнаций.

— Напрасно хвалитесь. — возразил Нарышкин — они, как феникс, возродятся из пепла. (1)

— Отчего ты такой скучный? — спросил однажды Император Александра Нарышкина при закладке военного корабля.

— Да чему же веселиться. Ваше Величество, — отвечал Нарышкин. — Вы закладываете в первый раз, а я каждый день то в банк, то в ломбард. (1)

— Отчего ты так поздно приехал ко мне? — спросил его раз Император.

— Без вины виноват, Ваше Величество, — отвечал Нарышкин, — камердинер не понял моих слов: я приказал ему заложить карету, выхожу — кареты нет. Приказываю подавать — он подает мне пук ассигнаций. Надобно было послать за извозчиком. (1)

В войну с французами сын Нарышкина, служивший в армии генерал-майором, получил от главнокомандующего поручение удержать какую-то позицию.

— Я боюсь за твоего сына, — сказал Государь Александру Львовичу. — он занимает важное место.

— Не безпокойтесь. Ваше Величество, — возразил Нарышкин, — мой сын в меня: что займет, того не отдаст. (1)

Получив вместе с прочими дворянами бронзовую медаль в память Отечественной войны 1812 года, Нарышкин воскликнул:

— Никогда не расстанусь я с этой наградой: она для меня безценна — ее нельзя ни продать, ни заложить. (1)

— Отчего, — спросил кто-то Нарышкина, — ваша шляпа так скоро изнашивается?

— Оттого, что я сохраняю ее под рукой, а вы на болване. (1)

Говорят, что Нарышкин, умирая, произнес:

— Первый раз я отдаю долг Природе! (1)

Нарышкин не любил государственного канцлера графа Румянцева и часто острил над ним. Румянцев до конца жизни носил прическу с косичкой. «Вот уж подлинно можно сказать. — говорил Нарышкин, — что нашла коса на камень». (1)

На берегу Рейна предложили Нарышкину взойти на гору, чтобы полюбоваться окрестными живописными садами.

— Покорнейше благодарю, — отвечал он, — с горами обращаюсь всегда, как с дамами, — пребываю у их ног. (1)

Однажды в 1815 году, за обедом, граф Аракчеев предложил Государю учредить, в воспоминание чрезвычайных событий того времени, новый орден с пенсионом или присоединить пенсионы к орденам Святого Георгия и Владимира и назначить пенсионы эти тем, кто отличился или был изувечен в последних походах.

— Но где мы возьмем денег? — спросил Император.

— Я об этом думал, — отвечал Аракчеев, — полагаю обратить на сей предмет в казну имения тех поляков, которые служили в 1812 году Наполеону и, невзирая на дарованное им прощение, не возвратились в Россию, как, например, князей Радзивилов.

— То есть конфисковать их?

— Так точно, — отвечал Аракчеев.

— Я конфискаций не люблю. — возразил Император. — ежели возьмем пенсион для предлагаемых тобою орденов с конфискованных имений, то пенсионы сии будут заквашены слезами.

Разумеется, после этих слов Аракчеев уже не возобновлял своего предложения. (1)

Чтец графа Аракчеева был очень бедный дворянин. Когда сыну его, будущему любимцу Императоров Павла и Александра, исполнилось тринадцать лет, он повез его в Петербург определить в кадетский корпус.

Приехав в столицу. Аракчеевы остановились в Ямской, на постоялом дворе, наняли угол за перегородкой, отыскали писца, который на гербовом двухкопеечном листе написал им просьбу, и, отслужив молебен, отправились в корпус, находящийся на Петербургской стороне. В канцелярии их встретил довольно приветливо какой-то чиновник и рекомендовал писца, но узнав, что просьба уже написана, нахмурился и сказал, что теперь уже поздно и чтоб они приходили завтра.