Леонид Резников - Тришестое. Василиса Царевна

– Да за что же, отец родной?!

– А за глупость, Филька. Может, огреть чем тебя по башке, шоб не встревал в умные беседы со всякими глупостями, ась? Груздев ему, видишь ли!

– Нет, нет, – попятился боярин Филимон и опустился на скамью, – я тута вот посижу.

– Значится, – продолжал царь Антип, – как я ужо сказывал, выйдут они во чисто поле, натянут тетивы да и пустят по стреле на кого Бог пошлет. Вот и узнаем, какая да откель кому баба.

– Умно… Гениально… Сногсшибательно… – зашептались бояре. – Умопомрачительно… эх, груздёв бы…

– То дело, отец, – произнес Данила, прикинув так: стрела – она ведь дура дурой, куда полетит – то никому не ведомо, да и вряд ли угодит в то место, где бабы-то водятся – произрастают.

Царь Антип кивнул.

– А ты что скажешь, Иван?

– А что тут говорить. Тут ведь, кто косу носит, тот и сено косит.

– Это ты к чему? – насторожился царь-батюшка.

– Присказка такая, отец. Вы корону носите, стал-быть, как скажете, так тому и быть.

– Ох, Ванька! – погрозил царь Антип пальцем. – Хитришь все. Ну, на том и порешим.

– А я? – подал голос Козьма.

– Чего – ты? – оделил царь Антип старшего сына недобрым взглядом.

– Меня забыли спросить! – ткнул шапкой в грудь Козьма.

– Вот именно, что забыли, – хмыкнул царь Антип и отвернулся. – Эй, кто там! Собирайте на стол, трапезничать пора.

– Так ведь, стольничий-то того, – напомнил царю-батюшке боярин Семен, – улетучился.

– Ах да, – спохватился царь Антип. – Ну, Филька, принимайся за дело.

– Я… – начал было подниматься со скамьи боярин Филимон.

– Я сам соберу, отец, – вызвался Иван Царевич, выступив вперед. – А то ведь опять чего не так пойдет, и сберемся мы не заптракать, ан как раз ужинать.

– И то верно, – призадумался царь Антип, но ненадолго. Пузо уже ворочаться зачинало и тянуло так неприятно. – Токма поскорее обернись. Шамкать больно охота.

– И груздёв не забуть! – крикнул вслед Ивану Царевичу боярин Филимон, и все посмотрели на него.

– Чего? – боярин смущенно повертел посох в руках, но никто ему не ответил, лишь царь Антип головой покачал и вечно сползающую с головы корону поправил.

И никто не заметил, как совсем маленькая лягушка, мирно до того сидевшая в уголке под скамьей, проскакала к дверям, выскочила в них и была такова. Она услышала и узнала, все, что ей было нужно.

Чисто поле под ясным синим небом простиралось версты эдак на две-три во все стороны. Справа и впереди тянулся ввысь сосновый лес вперемежку с осинами да березами. В него на самом краю поля вклинилась небольшая деревушка с покосившимися, вросшими в землю домишками. Слева выстроились дома побогаче – то были лавки купцов и мастерские ремесленников. За ними возвышались двухэтажные постройки – эти принадлежали боярам не шибко богатым. Позади же поля (верней, в начале) располагались царский терем с пристройками и башенками, церквушка, колокольня, позади них – терема зажиточных бояр и базарная площадь. За ними имелись еще поля и деревни, но выбор, как можно понять, у царевичей невелик был, и оттого на душе у них ясно было и светло. Никому из братьев не хотелось обременять себя столь ответственным делом, к каковым, разумеется, относился брак. Помните, еще Сократ говорил: «Попадется хорошая жена – станешь счастливым. Плохая – станешь философом». Счастливы царевичи были и без того, а философами им вовсе не хотелось становиться, тем более через подобный печальный факт.

Но царь Антип оставался непреклонен, и царевичи уповали лишь на удачу, вернее, на стрелу – да минует она двор бабий, поворотят ее от их ворот силы небесные и непогода… Впрочем, откуда ей взяться-то непогоде, коли солнце светит вовсю и ни дуновения ветерка. А силы небесные – так им боле заняться нечем, как стрелы ворочать да царевичей от участи неминучей избавлять.

Так колебались молодцы, стоя с луками тугими во чистом поле и вертя головами. Увидел царь Антип колебания их, и еще хитрые огоньки в глазах Данилы и решил: «Э-э, нет, сынки, так дело не пойдеть!» – а подумав так, немедля внес нужные поправки.

– Завязать им глаза, шоб не лупали ими да не метились больно! – отдал он приказ, когда Данила уж было изготовился пустить стрелу в сторону леса.

– Это еще зачем? – возмутился Данила, опуская лук.

– Надоть так, – пресек лишние разговоры царь-батюшка, топнув сапогом. – Вяжи глаза!

Делать нечего. Завязали сыновья глаза тряпицами, а царь Антип опять тут как тут, никак ему неймется. Все повязочки самолично общупал, подтянул, отвесил нравоучительных подзатыльников Даниле с Козьмой за щелки хитрые и отдал новый приказ:

– А ну-ка, покрутитесь-повертитесь, шоб уж наверняка, – повертел царь пальцем, будто мешал чего.

– Помилуй, отец родной, одумайся! – вцепился в него боярин Семен. – Они ж нас с тобой того, в ежиков сейчас превратят.

– В каких еще ежиков? – выдернул царь Антип рукав из жирных боярских пальцем. – Ну вот, измусолил, – посетовал он. – Сколько уж раз говорено было: вытирай руки об скатерть! Нет, хари бескультурные, все об себя да об меня норовят.

– Прости, царь-батюшка, – боярин Семен только-только собрался обтереть руки о кафтан, но остановился, поглядев на ладони, – но ежики из нас будут что ни на есть натуральные. Или энти, дикомбразы! Они ж ни черта не видят.

– Ан верно мыслишь, Потапыч! – сходу смекнул царь-батюшка и как гаркнет: – Ложи-ись!

И только успели бояре с царем хлопнуться наземь, кто где стоял, как Данила, раскрутившись, пустил стрелу. Стрела та точнехонько над головами двух бояр прошла, шапки с их голов посшибала. Бояре только и перекрестились, глаза зажмурив. Данила-то еще ладно, а ну как похмельного Козьму поведет? Тут ведь чего хошь случиться может, как к землице ни припадай.

Между тем Данила содрал с лица повязку и увидел стрелу на излете, блеснувшую наконечником – в сторону теремов богатых унеслась. Только и махнул рукой да стон тяжкий издал – не судьба, видно, холостым ходить.

Взял лук на изготовку старший сын Козьма. Стоит, из сторону в сторону качается, будто осина, ветром колышимая. Силится, тужится, лук пытается натянуть. Стрела то на одного боярина укажет, то на другого, а то и вовсе на царя-батюшку. Перепужались бояре, дышать боятся, головы руками прикрыли, будто поможет это. А Козьма знай себе тетиву тянет-потянет да над боярами с царем измывается. Не специально, конечно, а просто луком никогда не орудовал и силушку пропил-растратил. Но вдруг натянулась тетива, да так неожиданно, что крутнулся на месте Козьма, шлепнулся на спину и как пульнет из положения лежа. Стрела ввысь и ушла, а оттуда на купеческие дома нацелилась. Летит, гудит, будто сердится. Очухался Козьма, стянул скоренько повязку с глаз и сквасился окончательно – вот ведь, не повезет, так не повезет. Поднялся с земли, рукой махнул, лук бросил и ка-ак пнет его, словно виноват он в чем.