Терри Пратчетт - Держи марку! Делай деньги! (сборник)

– Разносить почту, – ответил Мокриц.

– Работа на людях?

– Вряд ли почтальоны могут работать тайком, – ответил Мокриц, мельком представив темные фигуры, крадущиеся от двери к двери. – А что, какие-то проблемы?

– Нет, вовсе даже нет! Просто люди нервничают и поджигают мою лавку. Я приведу големов, как только смогу.

Она помолчала.

– Ты в курсе, что несвободным големам положен выходной раз в неделю? Или ты не читал буклет?

– Э… выходной? – переспросил Мокриц. – Зачем им выходной? У молотков не бывает выходных, например.

– Затем, чтобы побыть големами. Не знаю я, чем они занимаются, может, сидят где-нибудь в подвале. Это… это чтобы было ясно, что они не молотки, господин фон Липвиг. Многие это забывают. Свободные големы учат их. Зато все остальное время им не нужен даже сон.

– Получается… у господина Помпы скоро выходной? – спросил Мокриц.

– Разумеется, – ответила госпожа Ласска, и Мокриц отложил это в папочку «полезно знать».

– Превосходно. Большое спасибо, – сказал он. Может, поужинаем сегодня?

Обычно у Мокрица не возникало проблем со словами, но эти отчего-то застряли в горле. Было что-то в госпоже Ласске… колючее, как ананас. Что-то в ее глазах как бы говорило: Тебе меня ничем не удивить – я вижу тебя насквозь.

– Что-нибудь еще? – спросила она. – А то ты просто стоишь с открытым ртом.

– Кхм, нет… больше ничего. Спасибо, – пробормотал Мокриц.

Она улыбнулась ему, и у Мокрица защекотало в отдельных местах.

– Иди уже, господин фон Липвиг, – сказала она. – Озари этот мир своими лучиками.

Четверо из пяти почтальонов, как выразился Грош, сошли до станции и теперь чаевничали в заваленной почтой каморке, которую в шутку называли комнатой отдыха. Агги отправили домой после того, как бульдога отодрали от его ноги. Мокриц решил угостить почтальонов корзиной фруктов. Корзина фруктов всегда кстати.

По меньшей мере она произвела впечатление. Как и бульдог. Но часть писем удалось доставить, приходилось это признать. Приходилось также признать, что с многолетним опозданием, но все же почта пришла в движение. Оживление буквально витало в воздухе. И Почтамт больше не казался склепом. Сейчас Мокриц удалился в свой кабинет и занялся творчеством.

– Чайку, господин фон Липвиг?

Он оторвался от работы и увидел перед собой Стэнли со странным выражением на лице.

– Спасибо, Стэнли, – он отложил перо. – Я вижу, на этот раз почти все осталось в чашке! Отличная работа!

– А что это вы рисуете, господин фон Липвиг? – спросил юноша, вытягивая шею. – Похоже на Почтамт!

– Верно подмечено, Стэнли. Это будет изображено на марке. Ну-ка, взгляни на остальные, что скажешь? – он протянул ему несколько рисунков.

– Ого, да вы хороший рисователь, господин фон Липвиг. Так похоже на лорда Витинари!

– Это однопенсовая марка, – объяснил Мокриц. – Я перерисовал рисунок с пенни. Городской герб на двухпенсовой, Морпоркия с вилкой на пятипенсовой, Башня Искусств на большой долларовой марке. Я еще подумываю насчет десятипенсовой.

– Очень красиво, господин фон Липвиг, – сказал Стэнли. – Все в подробностях. Как маленькие картины. Как называются эти мелкие полосочки?

– Штриховка. Чтобы сложнее было подделать. А когда письмо с маркой попадет к нам на Почтамт, мы возьмем наш старый штемпель и поставим печать на новых марках, чтобы нельзя было использовать их во второй раз, и…

– Точно, они ведь, получается, как деньги, – бодро подхватил Стэнли.

– Прошу прощения? – переспросил Мокриц и замер с чашкой на полпути ко рту.

– Как деньги. Такие марки будут как деньги. Потому что марка за пенни и есть пенни, если так посмотреть. Вы в порядке, господин фон Липвиг? Вы какой-то странный сделались. Господин фон Липвиг?

– Да… что? – спросил Мокриц, который уставился в стену с загадочной отрешенной улыбкой.

– Вы в порядке, сэр?

– Что говоришь? А, да, да, лучше не бывает. Хм… как думаешь, пригодятся ли нам марки подороже? За пять, скажем, долларов?

– Ха-ха, да за такие деньги можно отправить очень большое письмо до самого Четвертого континента! – рассмеялся Стэнли.

– Это стоит иметь в виду на будущее, – сказал Мокриц. – Раз уж мы тут рисуем марки и вообще…

Но Стэнли уже любовался «ящиком господина Робинсона». Он был верным товарищем Мокрицу. Мокриц использовал псевдоним «господин Робинсон» только тогда, когда сдавал ящик на хранение какому-нибудь относительно порядочному торговцу или трактирщику, чтобы с вещами ничего не случилось, даже если самому Мокрицу придется покинуть город досрочно. Для мошенника и фальсификатора содержимое этого ящика было что набор отмычек для вора – только Мокриц предпочитал проникать в чужие головы, а не в дома.

Ящик был настоящим произведением искусства: когда он открывался, его отделения выезжали наверх и раскладывались веером. Тут были перья и чернила, баночки с красками и тушью, морилками и растворами. А по днищу была бережно разложена бумага тридцати шести видов, включая и весьма редкие. А без хорошей бумаги никак нельзя. Другой вес, другая прозрачность – и все, никакое мастерство тебя не спасет. Даже неверный почерк не так страшен, как неверная бумага. Неидеальный почерк, кстати, зачастую срабатывает даже лучше, чем несколько бессонных ночей, проведенных в попытке отточить его до безупречности, потому что есть что-то у людей в голове, что заставляет их обращать внимание на мельчайшие детали, которые чуть-чуть не на своем месте, но в то же время само дорисовывает те подробности, которые лишь намечены парой удачных росчерков. Характер, надежда, подача – и дело в шляпе.

Это прямо как я, подумал он.

В дверь постучали и одновременно повернули ручку.

– Да? – бросил Мокриц, не поднимая глаз. – Я занят вообще-то, рисую день… марки!

– Там женщина, – выпалил Грош. – С ней големы !

– А, это госпожа Ласска, – сказал Мокриц и отложил перо.

– Так точно, вашеблагородь, и она говорит: «Передай Солнечному Зайчику, что я привела ему почтальонов»! Сэр, вы решили сделать големов почтальонами?

– Почему бы и нет? – Мокриц наградил Гроша строгим взглядом. – Ты ведь нашел общий язык с господином Помпой?

– Да, он ничего, сэр, – пробубнил Грош. – Порядок всегда наводит, уважительный – я говорю как есть… но людям не всегда по нраву големы, сэр, у них ведь глаза светятся, и вообще, а еще они никогда не останавливаются. Народ может их не принять – вот что я хочу сказать, сэр.

Мокриц уставился на него. Големы были исполнительными, надежными, ей-богу, они подчинялись приказам. И, может, госпожа Ласска снова ему улыбнется… думай о големах! Големы, големы, големы!