Дарья Ковальская - Быть бардом непросто

– Зачем?

– Дама ждет. – Мне указывают на окно, которое сверкает ярко-алым светом метрах… нет, километрах в ста над землей. Ой, так это у меня и зрение улучшилось… Довольно улыбаюсь.

– Вы уверены, что он вообще в состоянии что-либо спеть?

– Одну минуту. Надо просто правильно его проинструктировать. Фтор!

– Чего тебе, смешной толстый эльф? Ой, не могу… толстый… ну надо же, толстый эльф… – Давлюсь от смеха.

– Ты должен спеть то, что сочинил вчера, понимаешь? Это очень важно. Все строчки записаны здесь. Барон принес гитару. Ну же. Ты ведь хотел быть бардом.

– Да… хотел… да…

– Отлично. Тогда пой.

– Что именно он курил?

– Зеленый смог.

– Вы что, с ума сошли?! Даже я знаю, что у темных от него башню к дэймосам сносит.

– Да? А меня лишь слегка повело.

– Вы не продукт генетического извращения.

– Не забывайтесь, барон. Я все же эльф и говорить в таком тоне…

– Простите. Просто он теперь вообще ни на что не способен! Все. Уходим. Надеюсь, до завтра он отойдет.

– Погодите! Я буду петь! – сжимаю гитару, гляжу в окно и чувствую, как меня распирает невиданная доселе жажда творчества. Она буквально рвется наружу, бурлит и клокочет, мечтает прорваться и вылиться рифмованными строчками, окутанными моим хрустальным голосом.

– Может, лучше не надо? – сомневается бегемотик.

– Хуже не будет, – вздыхает толстый эльф. – Ладно. Фтор, мы с бароном будем неподалеку. Вон в том переулке, понял? И прекрати улыбаться!

Киваю с еще более счастливой улыбкой. Он ругается. Потом берет бегемотика за лапку и тащит за собой. Бегемотик при этом очень ругается.

Итак… мой черед. Ночь. Тысячи голубых звезд сияют на небосклоне. Воздух чист и невинен, как принцесса в первую брачную ночь. И сейчас я разорву его своим голосом. Да!

Заглядываю краем глаза в листки. Ничего не вижу. Отбрасываю их. И перекидываю перевязь гитары через плечо. Начнем! Моя драконица.

Струны затихают. Три… Еще две… порвались. Зато сколько экспрессии, я срываю голос, бужу всех соседей и собираю небольшую толпу из стражников. Они стоят молча, лишь изредка кто-то утирает слезинку-другую. После окончания представления меня уводят… в тюрьму. Но все же! Всего на мгновение я замечаю, как занавеска в башне шевелится, из-за нее показывается прелестная белокурая головка, весело мне улыбается и бросает что-то сверкающее и изящное. Это оказывается ваза. Размером с меня. Она раскалывается на тысячи осколков, окатывает стражей водой. Кого-то ранит.

Стою, улыбаюсь и ору, что я тоже ее люблю! И что вернусь, и мы будем жить хоть и недолго, но счастливо.

Из тюрьмы меня освобождают только на следующее утро. Я успеваю прийти в себя и на волю выхожу с дикой головной болью и в крайне отвратительном расположении духа.

Аид встречает меня на ступенях, на нем черный теплый плащ с меховой подбивкой. В руках он держит еще один.

– Это мне? – уточняю, отчаянно щурясь. Даже тот тусклый свет, который достигает до дна ущелья, где какой-то идиот решил построить город, режет глаза.

– Тебе. Надевай.

Плащ швыряют мне в руки. Надеваю и натягиваю капюшон. У них в камерах температура – минус десять. А я только в рубашке, свой плащ где-то потерял. Настроение подумало и поднялось с нулевой отметки до уровня плинтуса.

– Как все прошло с женой беге… барона?

– А ты не помнишь? Она швырнула в тебя вазой.

– Хм. Я так плохо пел?

– Тебе подвывали собаки, собравшиеся со всей округи. Гитара едва ли не заглушала тебя, так ты налегал на струны. Посреди всей этой какофонии слова, к сожалению, терялись, и общий смысл поняли только те, кто стоял рядом. Это были я, барон и стража.

Смущенно чешу затылок.

– Эх. Слишком много экспрессии.

– Я бы сказал – перебор.

– А что, если повторить, но… уже без сигар?

– Ты повторишь. По крайней мере, ты ее заинтересовал, причем сильно, так что есть шанс, что сегодня ночью тебя не проигнорируют.

– Да? – довольно усмехаюсь. – Такого, как я, забыть сложно.

– Это уж точно.

– А что барон?

– Хм?

– Он заплатит?

– Да. Он счастлив. Говорит, что, наверное, жена и впрямь его любит.

– Ну! – гордо смотрю на него.

– Но у него очень плохо со слухом… в смысле… музыку он вообще не воспринимает и не любит. Так что даже если бы ты орал эту песню и при этом бил дубиной в барабан, барон и тогда не оценил бы уровня какофонии.

– Главное – заказчик доволен. Может, и на этот раз исполнить все, как вчера? И барон будет доволен, и к нам претензий никаких.

– Тогда нам заплатят лишь пять золотых. Десять – это в случае, если она окажется суккубом.

– А сейчас мы куда?

– В баню.

Удивленно на него смотрю:

– Не понял?

– Я сознаю, что тюрьма – это не Вечный лес. Но все же… Ты что, спал в канализации? От тебя испражнениями несет за версту! – морщится и прикладывает к носу ажурный платочек.

– Подумайте, какие мы нежные. Ну пахну, и чего? Тебя бы туда.

– Нет, спасибо. Тем более что мы почти пришли.

Изучаю поток женщин, идущий в двери сомнительного заведения с огромной и чересчур пестрой вывеской над дверями. На вывеске написано: «Парная».

– Уверен, что нам сюда? Может, это только для женщин?

– Я уже все узнал. Здесь есть и для женщин, и для мужчин. Идем скорее, иначе я задохнусь от вони, исходящей от тебя.

Фыркаю и иду следом. Тоже мне, неженка.

Ну… в бане в целом неплохо. Правда, она все же раздельная. Я имею в виду парные. И когда мы оба, в труселях, гордо входим в женскую парную… сколько визгу и писку, а тазикам, которыми в нас швыряют, вообще нет конца!.. М-дя. Так не орали даже фрейлины моей матушки, когда засекли меня подглядывающим в замочную скважину, как они купаются. Правда, потом бабоньки видят, что именно к ним пришло, и нас, забитых, вытаскивают из угла и чуть не доводят до смерти ласками. Мне лично сразу трут спинку, пятки, моют голову, рассказывают сплетни, выясняют прошлое, будущее, предпочтения в еде, изучают уши. На последнее я реагирую крайне остро. Ибо уши – мое самое чувствительное место. А потому они вечно дергаются. Я убираю от них чужие руки и едва не глохну от визгов и писков восхищенных дам. Аиду приходится не легче. Его оккупируют дамы постарше и сразу мочат в чане с кипятком. Ну… или не совсем с кипятком… Короче, судя по его воплям и поднимающемуся пару, вода далеко не ледяная.