Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай

– Я просто сказал правду! – ответил оптограф.

– А вы не такой тихий человек, каким кажетесь, – улыбнулся Персефоний. – Возможно, из нашего предприятия что-нибудь да выйдет.

Главная площадь Спросонска лежала у порога утесоподобной городской управы, с одного торца изливаясь на Пожарскую улицу, а с другого прикрываясь густым сквером, – туда-то, под узорную сень голых ветвей, и подкатила пролетка, рядом замер ковер-самолет. Заплатив перевозчикам часть денег, Сударый с Персефонием принялись разгружать оборудование. Расчехляя штатив, упырь вынул и благоразумно припрятанные вместе с ним рапиры.

Главная площадь отчего-то никогда не была у горожан любимым местом прогулок – должно быть, из-за помпезности управы, которую архитектор явно скроил по столичным лекалам. Даже сквер, вполне уютный, посещался немногими, тем более в такую погоду. Однако сегодня спросончане изменили своим привычкам и усердно прогуливались по площади, повыше поднимая воротники и закрывая щеки от порывов пронизывающего ветра.

А вот полиции не было совсем, только в отдалении маячила тень городового. Сударый сперва удивился, потом догадался: никто из стражей порядка попросту не поверил в дикий, по существу, слух – если, конечно, слух до них докатился.

В первую минуту на оптографа и его помощника никто не смотрел, но их деловитая активность быстро привлекла изумленное внимание горожан. Добавил интриги и Немудрящев, с грохотом подкативший в служебной карете. Сударый быстро двинулся ему навстречу и прошептал, не давая рта раскрыть:

– Милостивый государь, неужели вам так нужен скандал? Если нет – извольте вести себя тихо.

Уже не оборачиваясь, он вернулся к Персефонию. Они вместе установили «Зенит», так чтобы ряд деревьев создавал перспективу, уходящую вправо, а «Даггер-вервольфину» – под тем же углом с другой стороны. В нескольких шагах от каждой камеры упырь разместил вспышки.

– Кажется, мы сумеем обойтись естественным освещением, – сказал Непеняй Зазеркальевич, поглядев на почти расчистившееся небо. – Но все же подстрахуемся.

Он вставил в «Зенит» кассету с пластиной и заметил краем глаза, как расступается собравшийся вокруг народ. По площади с высоко поднятой головой шествовал модный юноша. В студенческой фуражке и шинели (опять нараспашку), с небрежно намотанным голубым шарфом, он шагал, открыто неся на плече две рапиры в ножнах. Рядом с ним, исподлобья поглядывая по сторонам, двигался другой юноша, сутулый и очень болезненного вида, вероятно, тот самый студент-медик.

Он заговорил первым, приблизившись к Персефонию:

– Что все это значит?

Сударый ответил вместо упыря:

– Курет Эпсумович, если не ошибаюсь? Приятно познакомиться. А где же еще один ваш товарищ?

– Он болен и не смог прийти. Однако вы не ответили на мой вопрос: что означает сей фарс?

– Это всего лишь логическое завершение того, с чего все началось.

Он отступил к «Зениту», глянул в рамку видоискателя и громко обратился к окружающим:

– Господа! Мы проводим сеанс оптографической съемки, посвященный поединкам чести. А где вы видели дуэли, проходящие при таком скоплении народа? Очень прошу вас, выйдите из кадра! Да-да, правее, еще правее, – подбадривал он горожан, прильнув к рамке. – Отлично! Пожалуйста, не подходите ближе, иначе снимок может быть испорчен. Персефоний, Курет Эпсумович, мы начинаем!

Упырь, наклонившись к уху медика, прошептал:

– Вы хотите выпутаться из этой передряги без ущерба для репутации?

– Меня больше волнует ущерб для чести моего друга.

– А я не менее заинтересован в честном имени Непеняя Зазеркальевича, – отвечал Персефоний. – И для этого есть только один путь: примирение. Тогда мы все сможем сделать вид, будто дуэль с самого начала задумывалась как оптографический спектакль.

– Это отдает шутовством.

– А поединок отдает каторгой.

На изжелта-бледном лице Чихаева мелькнула тень улыбки:

– Вам не откажешь в силе убеждения, господин Персефоний. Вот только чувства Залетая Высоковича задеты слишком сильно.

– Очень прошу вас, Курет Эпсумович, используйте все свое дружеское влияние и постарайтесь убедить вашего товарища, что обида мнима. Нам стали известны некоторые обстоятельства этого недоразумения. В частности, удалось выяснить, что случилось с портретом. Передайте это Залетаю Высоковичу.

Чихаев кивнул и направился было к Пискунову-Модному, но тут Сударый, стоявший подле «Зенита» с хронометром в руке, окликнул его:

– Прошу прощения, Курет Эпсумович, закончилось время экспозиции. Встаньте еще раз около Персефония и, когда я дам знак, снова кивните и подойдите к Залетаю Высоковичу.

Он поспешил к «Даггер-вервольфине». Чихаев, не подозревавший, что съемка уже началась, поморщился, но послушался. Непеняй Зазеркальевич снял заглушку с объектива, шепнул стартовое заклинание и махнул рукой. Ладони у него потели, он спиной ощущал взгляды спросончан.

Пискунов-Модный, выслушав своего секунданта, яростно мотнул головой. Сударый невольно отметил, что снимок должен получиться великолепный.

– Непеняй Зазеркальевич, мне подождать? – спросил у него медик.

– Нет-нет, разговор секундантов у нас уже отснят, теперь перейдем к выбору оружия.

Он вернулся к «Зениту», а Персефоний и Чихаев снова сошлись, каждый со своей парой рапир, чтобы сравнить их и решить, какая будет использована в схватке.

– Это не дуэль, а черт знает что, – проворчал секундант модного юноши. – Ералаш какой-то…

– Как сказать… – промолвил Персефоний, проверяя баланс предложенной соперником рапиры. Оружие было изумительное, и он залюбовался игрой бликов на полированной стали. – Согласен на оружие господина Пискунова-Модного, такой клинок нельзя не уважить. А что до ералаша, то наша игра вполне может кончиться чьей-нибудь смертью. В этом случае выживший будет обвинен только в небрежности, ставшей причиной несчастья на съемках, а не в преступлении против закона, который категорически запрещает дуэли.

– Вы неплохо все продумали.

– Кроме самого главного: как достучаться до вашего друга.

– Прошу вас воздержаться от подобных высказываний!

– Отчего же? Или вас не возмущает его нежелание говорить?

– Нет. Если Залетай Высокович ведет себя таким образом, значит, у него есть причины. Он не раз помогал мне в трудных ситуациях и не задавал вопросов. Точно так же поступаю и я по отношению к нему.

– Но вы в точности передали мои слова насчет портрета?

– Да. Залетай Высокович счел это попыткой избежать ответственности. Он желает драться, а не разговаривать.

– Он ослеплен, разве не видите? – рассердился Персефоний. – Ему все равно, что его участь – или смерть, или кандалы. А причина – в портрете, хоть вы-то поймите…