Михаил Ахманов - Клим Первый, Драконоборец

Клим выдернул плащ из цепких пальцев Црыма.

– Я вас с собой не зову. Идите в кабак, хоть в «Третью бесплатно», выпейте вина и ждите. Вернусь после полуночи.

– Ну, если так… – начал шут, но Омриваль упрямо тряхнул светлыми волосами.

– Я тебя не оставлю, повелитель. – Он прикоснулся к висевшему у пояса топорику, чье лезвие отливало серебром. – Ты сказал, куда король, туда и мне дорога. К брату Джакусу не хотелось идти, но там не бились, там пировали, а нынче ты в опасности. Если биться будешь, кто защитит твою спину? Если ранят тебя, кто рану перевяжет? А если погибнешь, зачем мне жить?

Долго-долго всматривался Клим в прекрасное лицо юноши, в чудные его глаза. Потом промолвил:

– Хорошо, Валентин. Ты пойдешь со мной, а Црым – как ему пожелается.

С этими словами он плотнее закутался в плащ и зашагал к кабаку бывшего сержанта Мамыша. Через три-четыре сотни шагов появился неприятный душок, потом завоняло сильнее – они приближались к городской окраине и скотобойням. По обеим сторонам улицы застыли добротные дома, темные и молчаливые, с лавками мясников и мастерскими кожемяк. Пахло крепко, но терпимо. За воротами лениво тявкнул пес, отозвались еще две шавки и замолкли. Над ямой, полной костей и мясных ошметков, висело зыбкое облако мух. Тут и там над оградами торчали распялки с бычьими и свиными шкурами, мокли в чанах кожи, громоздились кучами рога. Контора «Рога и копыта», вспомнил Клим и усмехнулся. Сзади слышались тяжелые вздохи и позвякивание бубенцов – шут по-прежнему ковылял за ним и Омривалем.

Кабак «Гнилые кости» обнаружился в дальнем конце, сбоку от скотобоен. Стоял он у скалистого холма, куда взбегали уступами ветхие крепостные стены с полуразрушенной квадратной башней – мастера-каменщики явно сюда еще не добрались. Строение было сложено из толстых потемневших бревен; на улицу выходили два окна, затянутые бычьими пузырями, и дверь – как раз такой ширины, чтобы удобнее выкинуть пьяного гостя. Клим пнул ее ногой, переступил порог и огляделся.

Пол из грубо отесанных плашек, на стене – тусклый светильник, фитиль плавает в топленом жире. Четыре длинных стола, при них лавки. Каменный очаг, заросший копотью, в нем тлеют смолистые поленья. Широкие доски на подпорках – с глиняными кружками, блюдами, горшками и винными флягами. Над ними висят копченые окорока и свиные ребра. В углу – огромная, в рост человека, дубовая бочка на подставке с раскоряченными ножками. Рядом с бочкой, на табурете, сухопарый мужик в пожилых годах, с лысым шишковатым черепом. При виде посетителей глаза его хищно сверкнули.

– Чего желают пресветлые сиры?

– Пива. Большой жбан, – велел Клим, устраиваясь у стола. – А спутникам моим налей винца. Хорошего!

Сухопарый нацедил из бочки изрядную посудину и, прихватив кувшин с вином и чаши, поднес гостям. Его верхняя губа приподнялась, обнажив желтые и на редкость острые зубы. Похоже, кабатчик думал, что это дружелюбная улыбка, но Климу так не показалось.

– Ты Мамыш, отставной королевский сержант, – молвил он, капая в кружку из пузырька. – А теперь ходит слух, что ты, братец, злоумышленник. Целую банду в подвале держишь.

– Да ну? – удивился Мамыш. – И кто ж такое говорит?

– Люди. Желаешь имена узнать? Ну, это как-нибудь позже.

– Позже так позже, – бывший сержант снова оскалился. – Мне не к спеху.

Клим сделал первый глоток. Пиво было кисловатое и жидкое. Поморщившись, он снова глотнул.

– Дело есть к тебе, служивый. Исполнишь, будешь прощен.

– Все дела кончились, сир, клянусь дерьмом дракона! – сообщил Мамыш с неприятной ухмылкой. – И твои дела, и парней, что с собой притащил. Вот допьете винцо и пивко, рассчитаетесь, а потом…

Опростав кружку, Клим сидел, не вслушиваясь в бормотание Мамыша, и чувствовал, как мышцы наливаются чудовищной силой. Это ощущение было уже знакомо, и потому он старался не шевелиться – не ровен час, стукнешь кулаком, и будет вместо стола груда обломков.

Кабатчик смолк. Только в маленьких его глазках все ярче и ярче разгорался алый огонек.

– Дрянь у тебя пиво. Моча! – сказал Клим и сплюнул на пол. – Надо бы тебя прикрыть и штраф наложить, да уж ладно… Прощу, как обещал, если державе послужишь.

– Я свое отслужил. Теперь у меня другое занятие, – проворчал Мамыш и облизнулся.

– А я говорю, послужишь! – Клим хлопнул ладонью по столу, и тот в самом деле превратился в груду щепок. – Послужишь, гнида зубастая, ибо орки идут на нас войной!

Он вскочил и, ухватив Мамыша за горло, приподнял кабатчика и пару раз крепко стукнул затылком о пивную бочку. Сзади послышался восхищенный шепот скомороха:

– Ну, величество! Ну, даешь! Так его, ублюдка!

Мамыш посучил ногами и обмяк. Пристроив его в угол у бочки, Клим дождался, когда отставной сержант очухается, и строго произнес:

– Понял, служивый, с кем дело имеешь? Так поднимайся и веди в подвал! Хочу на дружков твоих полюбоваться.

Что-то злобно прошипев, Мамыш отодвинул огромную бочку. Весила она не меньше тонны, а то и двух, но кабатчик справился с нею, не слишком напрягаясь. За бочкой обнаружились дыра в стене и лестница.

– Прихвати фонарь и двигай первым, – велел Клим.

Мамыш нехотя повиновался. Вслед за ним трое гостей спустились в подвал, переходивший в дальнем конце в обширную пещеру. Вероятно, она тянулась под скалистым холмом, так как из стен ее и сводов тут и там выпирали каменные глыбы, отливающие в неверном свете фонаря то фиолетовым, то угольно-черным, то багровым. Но не эта игра красок приковала внимание Клима, а десятки фигур, будто бы закутанных в темные плащи, что свешивались с протянутых под потолком балок. Они казались неподвижными, напоминая стаю огромных летучих мышей, еще не пробудившихся от сна; лишь временами их крылья-плащи слегка трепетали.

Вытянув руку, он нащупал упругое крыло, потом острый костлявый подбородок, и сдернул тварь вниз. Потом еще одну и еще… Секунда, и подвал наполнился шелестом крыльев, хриплым возбужденным дыханием и пронзительным визгом. Монстры сыпались на пол, точно дождь, и всюду он видел полузвериные-получеловечьи лица, горевшие огнем глаза, руки с когтистыми пальцами, разверстые пасти и клыки, клыки, клыки…

Жалобно звякнули бубенчики Црыма.

– Благой Творец, спаси и помилуй… – с ужасом прошептал шут.

Омриваль не произнес ни слова – стоял у Клима за плечом, щурясь и сжимая топорик. Щеки его были бледны, на висках выступила испарина.

– Ну, Валентин, – сказал Клим, копаясь за поясом, – раз уж ты пошел со мной, будь за глашатая. Объяви публике, кто к ним явился. Да погромче!

Оруженосец судорожно сглотнул и произнес напряженным голосом:

– Слушайте, порождения тьмы, и не говорите, что не слышали! Король перед вами! Король желает объявить свою волю!