Михаил Ахманов - Клим Драконоборец и Зона Смерти

– Мрр… Ммне в голосе я сегодня, – сообщил баюн, лениво помахивая хвостом. Впрочем, эти движения внушали надежду. Подобно всем артистам, кот любил, чтобы его уговаривали.

– Что ж не в голосе? – не отставал скоморох. – Ты сколько мышей слопал? А мы вот без мяса сидим!

– Могу и для вас мышей наловить. Дело нехитррое.

Но путникам эта идея не понравилась. Король и шут в молчании сидели у костра, джинн, устроившись на королевском плече, грыз хлебные крошки. За пределами пятачка, освещенного огнем, тьма была непроницаемой. Сосны, обступившие пригорок, закрывали небо, и Клим, поднимая голову, видел лишь клочок мрака с неяркой звездой.

– Не хочешь петь, так сказку расскажи, – буркнул Црым. – Только не очень страшную.

Джинн встрепенулся:

– Сказку и я могу, о мои благородные спутники, ибо я поистине акил среди акилов [3], сказитель среди сказителей. О чем желаете послушать? Про Аладдина и волшебную лампу? Или про Синдбада-морехода? Или как к Сулейману ибн Дауду – мир с ними обоими! – явилась прекрасная царица Савская?

Коту это не понравилось, как всякий большой талант, он был ревнив и пристрастен. Басовито мяукнув, баюн вскочил и задрал хвост трубой.

– Прро Аладдина! Прро Синдбада! Это кто тут у нас певец и сказитель? Ты, амиго, жуй сухарри и молчи! Обойдемся без Сулейманов с Даудами и савских царриц!

Он прошелся вокруг костра, напевая в усы: «Надену я белую шляпу, поеду я в горрод Анапу…» Потом сел у ног короля и начал:

– Жили-были мужик да баба, Иван да Маррья. Оба собой хорроши и в самой порре: Ивану чуть за трридцать, а его супрружнице, ядрреной молодке, и того меньше. Иван на гррязной рработе был, углежогом тррудился, и как прридет домой в пепле и золе, так Маррья баньку ему истопит. Отмоется Иван, а Маррья сбрросит саррафанчик и к нему на полку – проверрить, все ли у ее супрруга в готовности и бодррости. Рраз прроверит, два и трри… Все бы хоррошо и ладно, но стали они замечать, что…

– Ну-ка, притормози, – велел Клим и шлепнул комара, что присосался к шее. – Это что за сказка у тебя? Сомнительная! Для пивной, а не для королевского величества.

– Сомнительная, зато нарродная, – веско произнес кот. – А ты, величество, ммне хочешь, так ммне слушай! – Он раздраженно дернул ушами и продолжал: – Значит, стали они замечать, будто в бане, в темном углу, кто-то шебурршит и постанывает. Позвали бабку-ведунью, а та и говоррит: «Банница к вам повадилась. А что стонет, так, видать, рразохотилась, глядя на ваши кувыррки!» «Делать-то что?» – спрашивает Маррья. «Поймать и наказать, – отвечает бабка. – А чтоб ловить сподрручнее, вот вам полено с наговорром. Брросьте в печь, банница сразу и сомлеет».

Так они и сделали. Запалили лучин поболе, глядят – а в углу деваха голая, в самом соку и собой прриглядная. Положили они ее на полку, поудивлялись, а потом Иван молвит: «Наказать бы надо, да как? Бабка о том ммне говоррила». А Маррья ему: «Чего тут думать? Ну-ка, коленки ей рраздвинь и наказывай, а я погляжу, что у вас получится». Долго уговарривать Ивана не прришлось. Взял он деваху за коленки и…

– Давай-ка без подробностей, баюн, – промолвил Клим. – Хватит! Что-то не нравится мне эта сказка. Сплошной разврат!

Кот возмущенно фыркнул:

– А о чем ррассказывать взррослым мужикам? Прро террем-терремок? Или прро кррошечку-хавррошечку?

– Он прав, твое величество, – заметил скоморох. – Что ты его тормозишь, да еще на самом интересном месте! В этой истории все натурально и жизненно, не то что у Гортензия Мема. Если записать и напечатать, с руками оторвут. Очень подходяще для народного употребления!

Но Клим покачал головой:

– Не будем вдаваться в литературные споры. Я сказал: хватит! Такова моя королевская воля. А ты, баюн, не вздумай эти похабные сказки при королеве поминать и ее фрейлинах, а пуще всего – при госпоже Хоколь. В блоху превратит или в таракана.

Кот обиженно поджал хвост. Но с другой стороны, золотая цепь и дубовые ветви не появились, так что сказка и правда была сомнительной.

Црым подбросил веток в костер, взметнулось пламя, отпугивая мошкару. На мгновение огонь высветил стволы сосен, мелькнула и исчезла хищная морда с красными глазами, за деревьями раздался низкий протяжный рык. Волки, змеи, кабаны, медведи… в болотах кикиморы, в озерах русалки, еще лешие есть… – вспомнилось Климу.

– Поддерживай костер, – велел он. – Стой на страже до первого света и зря меня не буди. Завтра снова тебя тащить.

Красноглазая тварь, мелькнувшая под деревьями, и след с огромными когтями были ясным предупреждением. Так что Клим нашарил пузырек с волшебным зельем, капнул в пиво и спрятал флягу и флакон под лапником – так, чтобы сразу дотянуться. Потом лег у сосны на еловые ветви, вытянулся и пробормотал:

– Завтра, может, лес пройдем и до гор доберемся, а то и до реки, до Маганги этой… почти до границ Иундеи… Что скажешь, баюн? Хватит дня?

Но кот промолчал.

Под утро стали терзать Клима дурные сны. Чудилось ему, будто обхватила шею змея и душит с такой силой, что ни крикнуть, ни вздохнуть. И глаза не открыть – что-то прижалось к лицу и давит, давит, забивая ноздри мерзким запахом. В какой-то миг он понял, что это не сон, что ему грозит опасность – может быть, смерть. Клим начал ворочатся, бить руками, но удавка на шее не ослабла, а совсем лишила его воздуха. Горло и грудь пронзило болью, и он потерял сознание.

…Клим очнулся и, застонав, сделал первый глоток воздуха. Под ним была груда еловых ветвей, нарезанных вечером, иголки и частицы коры впивались в поясницу. Перед глазами плавали красные пятна, горло саднило, руки были связаны за спиной. Петли грубой веревки охватывали грудь, а сзади ощущалось что-то твердое – не иначе как сосновый ствол, к которому его примотали. Но сейчас это мнилось неважным – вытянув ноги, тоже связанные, он полусидел-полулежал на покрытой лапником земле и жадно, с хрипом, втягивал воздух. Вместе с ним возвращалась жизнь.

У соседнего дерева валялся Црым, тоже обмотанный веревкой; его волосы слиплись от крови, и кажется, он едва дышал. Кот и джинн Бахлул исчезли, зато рядом с пылающим костром виднелись какие-то люди, все в отрепьях, лохматые, грязные, страшные. Один, опиравшийся на дубину, был высокого роста, босой, в заплатанных штанах и рваной безрукавке, с переброшенными через плечо сапогами. Ближе к Климу сидели жилистый крепыш с широкой разбойной рожей и совсем юный паренек – единственный, чья одежда не зияла дырами. По другую сторону костра – еще двое, и около них свалены грудой котомки, рогатины и топоры.

Сообразив, что пленник очнулся, жилистый вскочил. Глаза у него были волчьи, нос – точно клюв коршуна, а под ним – широкая пасть. Не меньше, чем у Црыма, но тот был гном, а этот – человек. Хотя по виду не хайбориец.