Александр Журавлев - Продавец снов

– Просто не верится. Неужели всё это происходит с нами наяву? – сказала Елена.

– Если до сих пор карета не превратилась в тыкву, значит, это явно не сказка, – с волнением в голосе сказал Погодин.

Они вошли в парадный вестибюль замка. Здесь их ждал граф Сен-Жермен. Одет он был весьма изысканно: в чёрный бархатный камзол, украшенный драгоценными камнями. Через плечо его грудь обхватывала широкая, расшитая золотой нитью перевязь со шпагой, покоившаяся на левом бедре. На кожаных туфлях играли светом бриллиантовые пряжки.

Граф гостеприимно протянул к ним руки:

– Да, да, да! Не скрою, ждал, ждал с нетерпением! Искренне рад видеть вас Семён Данилович и вас, очаровательная гостья. – Сен-Жермен, доброжелательно улыбнувшись Елене, сделал кивок головой. Елена ответила на приветствие лёгким поклоном.

– Вы прекрасны, как бриллиант! – заметил ей граф, и, по-приятельски пожимая Погодину руку, добавил: – В надёжной золотой оправе.

– Благодарю вас за радушие, ваше сиятельство, – сказал Семён. – Правда, мы несколько смущены таким королевским приёмом.

– Для меня сказанное вами – лучшая похвала. Однако это ещё не самое страшное испытание, которое вам сегодня предстоит пройти, – загадочно заметил Сен-Жермен.

– Спасибо за такую любезность. Главное, чтобы эта неприятность не разочаровала. Пожалуй, только это обстоятельство стало бы для нас страшным испытанием, – сказала Елена, блеснув зелёными глазами.

– Теперь я вижу, что бриллиант сверкает не только красотой, но и острыми гранями. Постараюсь оправдать ваши ожидания, сударыня, – сказал граф и галантно поклонился.

– А я – не разочаровать, – сказала Елена и ответила реверансом.

– Сегодня по поводу пополнения моей художественной коллекции вашим полотном, Семён Данилович, состоится торжество, на которое приглашены августейшие особы, художники, писатели, философы и политики. Ждём лишь вас. Оно не замедлит начаться лишь только при вашем участии.

– Что ж, тогда не будем давать досточтимым гостям даже минутного повода скучать в ожидании этого праздника, – сказал Погодин и посмотрел на Елену. Она одобрительно сжала ему руку.

Они прошли через гостевую комнату к невероятно высоким двустворчатым дверям, украшенным позолотой и росписью.

– Прошу, вас ждут. – Сен-Жермен сделал приглашающий жест.

Двери, как по волшебству, распахнулись и они шагнули в огромный утопающий в роскоши бальный зал.

Хрустальные люстры, подвешенные к высокому зеркальному потолку, усыпанному изумрудной и рубиновой мозаикой, наполняли зал светом, исходящим от восковых свечей. Стены из белого мрамора украшали картины в больших золотых рамах с историческими сюжетами. Под ними стояли обитые вишнёвым и зелёным бархатом диваны и кресла, в которых расположились дамы в вызывающих восхищение нарядах. У колонн из красного гранита, опоясанных лианами из малахита, толпились кавалеры в дорогих изысканных одеждах.

С появлением Погодина и Елены разговоры сразу стихли, в зале настала тишина. Граф поднялся на небольшую низкую сцену. Её глубину от портала, разделяющего сценическое пространство, скрывал атласный занавес.

– По случаю торжества засвидетельствовать своё почтение прибыли последние гости. Прошу жаловать, – Сен-Жермен указал на вошедшую вместе с ним молодую пару. – Художник Семён Погодин, кисти которого принадлежит картина, ставшая тысячным шедевром в моей коллекции, и его спутница, художник высокой поэзии, во всём прекрасная Елена.

Фонтаны огненных брызг ударили из авансцены в зеркальный потолок. Занавес распахнулся, и взглядам всех гостей открылась картина в золотом багете. С неё, пронизывая взглядом зал, смотрел граф Сен-Жермен. Казалось, секунда-другая, и он шагнёт из застывшей вечности в мирскую суету.

Погодину сразу же бросилось в глаза то, что на портрете граф был одет отнюдь не в костюмчик последней парижской моды, в коем он ему позировал, а в камзол, который сейчас сидел на самом Сен-Жермене. Разница была только в том, что на перевязи шпага висела не на левом бедре, а на правом, как в отражении. Картина поражала реальностью настолько сильно, что все гости замерли в изумлении.

Аплодисменты начались, как дождь, с первых капель: сначала раздался один хлопок, потом второй, третий… И вскоре, слившись в овации, они упали на сцену сплошной стеной ливня.

Граф махнул оркестру платком, и рукоплескания стали медленно тонуть в звуках музыки, наполнивших зал.

Между приглашёнными гостями забегали лакеи, разнося на серебряных подносах бокалы с шампанским. Сен-Жермен спустился со сцены и подошёл к Елене и Погодину. В глазах Семёна читалась тревога.

– Вас что-то беспокоит? – спросил его граф.

– Эта картина слишком хороша для оригинала, – ответил Семён, не сводя с неё глаз.

– Пусть вас это не смущает. С тех пор, как портрет у меня, он заботливо принимает участие в моей жизни, изменяясь не только внешне, но и отображая моё настроение.

– Я вижу, вас это забавляет, однако не слишком ли много талантов для простого портрета? Может, он ещё и музицирует? Тогда пусть удивит гостей – сыграет с вами на рояле «Чижика-Пыжика» в четыре руки.

– Нет, – покачал головой Сен-Жермен, – этот музыкальный этюд для одного игрока.

– Может, оно и так. Но, судя по портрету, возникает впечатление, что он явно собирается занять ваше место. Это же не шутовство! Неужели Вы слепы, граф?

– Не обольщайтесь, Семён Данилович, у него на это нет таланта, а есть только плохая наследственность, перешедшая от меня. Он не сделает и шага, все доставшиеся ему грехи заключены под замок картинной рамы, как в ящик Пандоры.

– Так вот зачем вы заказали свой портрет, – задумчиво произнёс Погодин и с каким-то разочарованием в голосе добавил: – А я думал, искусство служит для созерцания прекрасного, а не копилкой для пороков.

– Молодой человек, мне понятен ваш максимализм. Я даже в какой-то мере завидую, сколько ещё в жизни вам, Семён Данилович, предстоит узнать. Но для начала усвойте: порой, и плохое делается во благо хорошему. Да, это лучший подарок, который я себе сделал 11 апреля в День всех Тайн. Портрет сослужил мне славную службу, но также и вам. Согласитесь, если бы не он, были бы вы сейчас, в лучшем случае, где-нибудь в местах не столь отдалённых, на лесоповале, и никогда не встретили вновь свою Елену.

– Почему же? Думаю, что в моём лже-шпионстве скоро бы разобрались и эта участь меня миновала.

– Заблуждаетесь. До вашего оправдания прошло бы немало времени, за которое вы бы, Семён Данилович, заболели чахоткой и скоропостижно почили. Оставив после себя лишь вбитый в землю кол с табличкой из фанеры с лагерным номером.

На всё сказанное графом Семён многозначительно улыбнулся и, посмотрев на Елену, ответил: