Ян Полищук - Расщепление ядра

— Я вполне представляю, — сказала Маша.

— Тогда перейдем к гнету социальному…

— Может быть, перенесем беседу на завтра? — вздохнув, сказала жена. — Я так устала.

— Завтра уже не будет день твоего рождения, — сказал я, — и наш разговор утратит актуальность.

— Боже мой, — сказала Маша, — как ты мудр!

Тут я понял, что достиг цели. Напрасно все эти парфюмерные и шоколадные задабриватели ищут у жен дешевой популярности. Отметить мудрость мужа — на это способна только женщина, глубоко осознавшая важность своего дня рождения. Я был почти удовлетворен. Жаль только, что Маше не удалось дослушать беседу до конца. Она уснула. С сознанием исполненного долга я вернулся к своей диссертации. Перед самым отходом ко сну я обнаружил в буфете коробку шоколадных конфет, очевидно, подаренных жене сослуживцами. Я съел конфеты одну за другой.

Шницель был тверд и сух, как кожемитовая подметка.

— Жалобную! — раздраженно сказал посетитель.

— Книгу!

— Зачем же книгу? — учтиво подбежал официант. — Заменим в мгновение ока.

Он подхватил тарелку, заодно зачем-то подцепил нож и улетучился.

Действительно, не прошло и трех минут, как официант положил на стол перед носом умиленного посетителя заказанное блюдо.

— Ну, как теперь?

— Нормально! — отозвался посетитель, легко четвертуя шницель. — Вот это темпы! Вы просто фокусник!

— Это немного есть, — польщенно молвил официант и, подождав, пока посетитель расправится с половиной порции, пояснил: — В нашем деле дипломатия нужна, как в ООН. Я же шницель не менял. Я вам ножик поострее выдал. Вы довольны. Шефа не беспокоили. И я жалобой, так сказать, не травмирован.

Николай Павлович не обладал личными талантами и все же гордился своей фамилией. Среди десятка заурядных родственников он выделял лишь одного, и это был лучший из Заднестровских. Николай Павлович радовался, что в любую минуту можно запросто посетить кузена, чей вдохновенный почерк известен тысячам почитателей.

С этими тщеславными мыслями Николай Павлович поднялся на лифте до четвертого этажа и позвонил в квартиру, на дверях которой скромно поблескивала табличка: «Писатель К. С. Заднестровский».

…Заднестровский сидел в кресле, задумчиво угрызая авторучку. Оставалось закончить последнюю строку, и трилогия «Средь шумного леса случайно…», которой он отдал десять лет творческой зрелости, была бы завершена. Заднестровский ощутил в коленных чашечках легкую дрожь — предвестницу волшебной фразы. Он замахнулся на рукопись авторучкой, как вдруг в передней раздался звонок.

— Вот так всегда! — вскричал Заднестровский, бросая ручку на стол. — Третий месяц подряд меня сбивают именно на этом месте… Кто там?

— К вам гости, — донесся из соседней комнаты голос супруги. — Николай Павлович пожаловал.

Заднестровский был снисходителен к своим родственникам. Иногда он их почти любил. Николай Павлович нравился ему особенно тем, что визиты его были кратки, а стиль изложения напоминал деловые телеграммы. Гостеприимно распахнув объятия, Заднестровский вышел навстречу гостю.

— Ну как сосуществуем, брат кузен? — спросил Заднестровский.

— Средне, — отвечал брат кузен. — Средне. Между плохо и очень плохо. Пришел. К вам. За содействием.

Заднестровский поморщился. Взращенный в традициях старомодной вежливости, он не любил слишком прямолинейных атак.

— Мечтаю, — заторопился Николай Павлович. — Автомашина. Сто сил. Подошла очередь. Средств в обрез. Занял у сослуживцев. Осталось сто рублей. Полный тормоз. Сослуживцы советуют: «Кузен светило. Человеколюб. Выручит».

— Так и сказали?

— Так. До запятой.

— Видишь ли, брат кузен, — колеблясь, молвил Заднестровский. — Конечно, сотня-другая у меня найдется. Однако не дам… Ты не обижайся. Не дам из принципа. Человек я не скупой, но денег не одалживаю. Вот, скажем, ссужу тебя, а ты вовремя не вернешь… Будешь чувствовать себя неловко, перестанешь заходить… А я твоей дружбой дорожу. Мне с тобой общаться приятно и полезно. Лучше не надо, брат кузен…

Николай Павлович поднялся и молча пошел к дверям.

— Да ты постой, брат кузен, не сердись. Ну не правду ли я говорю?

— Вы инженер душ. Психолог. Может, и правду. Но обидно. Могу задержать. Всякое бывает. Но чтобы не прийти в гости? Не такой я человек. Эх, светило!.. Сослуживцы засмеют. Удар в сердце!

Заднестровский задумался. Последний аргумент его едва не размягчил.

— Присядь, брат кузен, — осененно воскликнул Заднестровский. — Подожди-ка минут пять.

Николай Павлович сидел нахохлившись. Тщетно супруга Заднестровского пыталась его умаслить чаем. Он терпеливо дожидался минуты, когда на пороге кабинета вновь появится хозяин дома.

Заднестровский сиял.

— Вот, брат кузен, — сказал он, с некоторой торжественностью протягивая родственнику лист бумаги. — Прочти и сделай выводы.

Четким, вдохновенным почерком, известным тысячам почитателей, было начертано:

«Любезный брат кузен Коля! Одобряешь ли ты замысел моей новой трилогии? Без твоего просвещенного совета работу не начну… Задумал я эпопею о лесорубах. Будет там и герой-трелевочник Сеня, о котором ты так много мне рассказывал… Ну как, одобряешь?.. — Твой К. С. Заднестровский».

— Понял? — спросил Заднестровский.

— Одни знаки препинания.

— Экий ты непрактичный, брат кузен. Разомни листок поэнергичнее. Подержи над свечкой. И снеси завтра в краеведческий музей. Полагаю, сотню дадут…

На следующий день восторженные сотрудники музея отвалили за факсимиле областного классика три сотни рублей. Положив в карман желанную сумму, Николай Павлович оставшиеся деньги отнес Заднестровскому. Он гордился своим выдающимся родственником больше, чем когда-либо.

Ну вот, наконец-то в журнале напечатали наш первый рассказ. Черт возьми, мы себя не помнили от радости! Мы обошли десяток улиц, останавливались подле каждого киоска.

— Ну, как идет торговля? — нейтральным голосом спрашивал Борис у киоскеров.

— Обыкновенно, — бурчали сонные киоскеры. — Кое-что нарасхват, кое-что залеживается…

— Сегодня-то не залежится, — уверенно говорю я, — сегодня-то перевыполните план на сто двадцать процентов!

— Что-нибудь случилось? — тревожились киоскеры.