Пэлем Вудхауз - Посоветуйтесь с Дживсом!

– Как?!

– К половине второго. Чудно. Славно. Отлично. Благодарю. Я всегда знал, что могу на тебя положиться.

Он умотал, а я обратился к Дживсу, который возник передо мною с завтраком на подносе.

– Дживс, обед на троих, – сказал я.

– Очень хорошо, сэр.

– Знаете, Дживс, это уж слишком. Помните, какую свинью подложил мне мистер Глоссоп тогда, в бассейне «Трутней»?

– Да, сэр.

– С тех пор я мечтаю отомстить. А теперь, вместо того чтобы стереть его в порошок, я должен кормить его с невестой изысканным обедом, всячески обхаживать – словом, быть добрым ангелом.

– Такова жизнь, сэр.

– Вот именно, Дживс. Что у нас на завтрак? – спросил я, оглядывая поднос.

– Копченая селедка, сэр.

– Не удивлюсь, – сказал я, все еще пребывая в задумчивости, – если узнаю, что жизнь селедок полна волнений и тревог!

– Вполне возможно, сэр.

– Это помимо того, что ее коптят.

– Да, сэр.

– И все идет своим чередом, Дживс…

Не могу сказать, что эта барышня Беллинджер вызвала у меня такой же восторг, как у Таппи. Она предстала перед моим взором ровно в час двадцать пять и оказалась упитанной особой лет тридцати с комплекцией борца среднего веса, властным взглядом и квадратным подбородком, которого лично я всячески бы сторонился. Наверное, такой бы стала Клеопатра, если ее посадить на углеводную диету. Не знаю почему, но все женщины, имеющие касательство к оперному пению, даже если они еще только ему обучаются, склонны к излишней полноте.

Таппи тем не менее был явно от нее без ума. Все его поведение и до обеда, и во время оного свидетельствовало о том, как сильно он старается соответствовать ее благородной душе. Когда Дживс предложил ему коктейль, он отпрянул, будто ему сунули под нос змею. Я ужаснулся, увидев, как любовь изменила этого несчастного. У меня даже аппетит пропал.

В половине третьего Беллинджер отбыла на урок пения. Таппи рысцой потрусил за ней до двери, нежно подвывая и слегка подпрыгивая. Вернувшись, он уставился на меня затуманенным взглядом и сказал:

– Ну, Берти?

– Что «ну»?

– В смысле, как она? Хороша?

– А то! – сказал я, чтобы ублажить несчастного придурка.

– Удивительные глаза, правда?

– Слов нет.

– А фигура – правда, потрясающая?

– Шикарная!

– А какой упоительный голос!

На этот вопрос я имел все основания ответить довольно искренне. Девица Беллинджер по просьбе Таппи спела несколько песен, прежде чем зарыться в кормушку. Что правда, то правда, глотка у нее была луженая. С потолка все еще сыпалась штукатурка.

– Голос потрясающий, – сказал я.

Таппи вздохнул и, налив в стакан примерно на четыре дюйма виски и на один – содовой, с наслаждением сделал большой глоток.

– Ах, – сказал он, – как хорошо!

– Почему ты не пил за обедом?

– Понимаешь, в чем дело, – сказал Таппи. – Я еще не выяснил, как Кора относится к умеренному употреблению спиртных напитков время от времени, поэтому счел благоразумным пока воздержаться. Думаю, такое воздержание будет свидетельствовать в ее глазах о моем глубоком уме. Сейчас все висит на волоске, и каждая мелочь может поколебать чашу весов.

– Чего я не могу постичь, так это как, черт побери, убедить ее, что у тебя вообще есть ум – о глубоком я уж не говорю.

– Пусть тебя это не волнует – у меня свои методы.

– Готов поспорить, они никудышные.

– Да? Готов? – горячо заговорил Таппи. – Ну так позволь сказать тебе, мой дорогой, что эти мои способы отнюдь не никудышные. Я искусно и тонко руковожу всем процессом. Помнишь Бифи Бингема, он учился с нами в Оксфорде?

– Видел его на днях. Он стал пастором.

– Да. В Ист-Энде. Ну так вот, он организовал клуб для местных подростков с дурными наклонностями, они там в читальном зале играют в триктрак, пьют какао, изредка ходят в клуб «Чудаки» на нравоучительные представления и концерты. Я помогаю Бифи в этом начинании. Последние месяцы по вечерам только и делаю, что играю в триктрак. Кора все это чрезвычайно одобряет. Она обещала петь в концерте, который Бифи устраивает во вторник.

– Неужели?

– Честное слово. А теперь, Берти, оцени мою дьявольскую изобретательность – я тоже буду там петь.

– С чего ты взял, что это пойдет тебе на пользу?

– Понимаешь, я хочу петь так, чтобы Кора поняла, какая я глубокая натура, о чем теперь она, наверное, и не подозревает. Она увидит, как этот простой, необразованный народ будет утирать слезы, и скажет себе: «Да, у этого человека возвышенная душа!» Ибо это будут не какие-нибудь водевильные куплеты, я дешевых шансонеток не признаю. Песнь об одиноких ангелах – вот что мне по душе и…

Я даже вскрикнул от удивления:

– Уж не собираешься ли ты спеть «Эй, сынок!»?

– Непременно.

Я был поражен. Да, черт побери, поражен. Понимаете, у меня своя точка зрения на «Эй, сынок!». Я считаю, что на нее могут покуситься только избранные и только в уединении ванной комнаты. И при мысли о том, что в клубе «Чудаки» эта песня будет опошлена типом, который может обойтись с ближним так, как обошелся со мной в тот вечер в «Трутнях», я почувствовал отвращение. Да меня чуть не стошнило!

Однако мне не удалось выразить свое возмущение, потому что в гостиную вошел Дживс:

– Только что по телефону звонила миссис Траверс, сэр. Она пожелала передать, что зайдет к вам через несколько минут.

– Понял, Дживс, – сказал я. – Послушай, Таппи…

Я оторопел. Таппи исчез.

– Дживс, что вы с ним сделали? – спросил я.

– Мистер Глоссоп ушел, сэр.

– Ушел? Как ушел? Он только что здесь сидел…

– Хлопнула парадная дверь, сэр.

– Но почему он дал деру?

– Возможно, мистер Глоссоп не пожелал встретиться с миссис Траверс, сэр.

– Почему?

– Не могу сказать, сэр. Но несомненно, что при упоминании о миссис Траверс мистер Глоссоп поспешно вскочил с кресла.

– Странно.

– Да, сэр.

Я перевел разговор на животрепещущую тему.

– Дживс, – начал я. – Во вторник мистер Глоссоп собирается петь «Эй, сынок!» на концерте в Ист-Энде.

– В самом деле, сэр?

– Перед аудиторией, состоящей в основном из уличных торговцев, слегка разбавленных ларечниками, поставщиками апельсинов и третьеразрядными боксерами.

– Вот как, сэр?

– Не забудьте мне напомнить, чтобы я туда пошел. Мистера Глоссопа непременно освищут, и я не хочу упустить это зрелище.

– Очень хорошо, сэр.

– Когда приедет миссис Траверс, проводите ее в гостиную.

Тем, кто близко знаком с Бертрамом Вустером, хорошо известно, что на его жизненном пути толчется целый взвод надменных и спесивых теток, постоянно ставящих ему палки в колеса. Однако среди этого устрашающего сонма есть одно приятное исключение, а именно тетушка Далия. Она вышла замуж за старину Тома Траверса в тот год, когда Колокольчик выиграл Кембриджширские скачки, и честно скажу, дядюшке можно только позавидовать. Мне всегда приятно поболтать с тетей Далией, и я с искренним радушием поднялся ей навстречу, когда около трех часов она на всех парусах вплыла в гостиную.