О Генри - Чудо [An Afternoon Miracle]

На американском конце моста через пограничную реку четверо вооруженных пограничников потели в маленькой хижине, добросовестно следя за ленивой вереницей пешеходов, которые плелись с мексиканской стороны.

Бэд Даусон, хозяин салуна, накануне вечером выбросил из своего заведения некоего Леандра Гарсию; это было последствием явного нарушения кодекса поведения, установленного в салуне Бэда Даусона. Выброшенный Гарсия пробормотал что-то. Из его слов можно было понять, что он обещает в течение двадцати четырех часов явиться опять в салун и с лихвой взыскать за все причиненные ему убытки, а также и отомстить за поношение.

Этот мексиканец славился невероятной хвастливостью и безупречной храбростью, и каждая сторона международной реки уважала его за одно из этих двух качеств. Вместе со свитой подобных ему удальцов Гарсия главным образом посвятил себя спасению пограничных городков от застоя.

В день, назначенный Гарсией для возмездия, на американском берегу должен был состояться съезд скотоводов с боем быков, банкетом и пикником для старожилов. Зная, что Гарсия господин своего слова, и считая необходимым принять все меры к тому, чтобы эти три мирных общественных развлечения прошли благополучно, капитан Мак Налти, начальник местного отряда пограничников, откомандировал своего лейтенанта с тремя рядовыми для охраны конца моста. Пограничники получили инструкцию предотвратить вторжение Гарсии — в одиночку или в сопровождении шайки.

В этот душный послеполуденный час на мосту было мало движения, и пограничники тихо чертыхались и вытирали потные лбы, сидя в своей удобной, но тесноватой штаб-квартире. За целый час никто не прошел через мост, кроме старухи, закутанной в коричневую шаль и черную мантилью; она гнала перед собой осла, нагруженного связками хвороста для продажи. Вслед за этим на улице раздались три выстрела, прозвучавшие в тихом воздухе ясно и четко.

Четверо пограничников быстро вышли из состояния символических фигур, олицетворяющих ленивую негу, и насторожились, но только один из них вскочил на ноги. Остальные трое обратили умоляющие, но безнадежные взгляды на четвертого, который проворно встал и начал застегивать свой патронный пояс. Все трое знали, что лейтенант Боб Бэкли никому не уступит привилегии вмешаться в драку, раз он может это сделать лично.

Ловкий, широкоплечий лейтенант действовал быстро, совершенно не меняя выражения своего гладкого, смуглого меланхолического лица; он быстро просунул ремень пояса в пряжку, оправил жестом красавицы, придающей своему туалету последний штрих, револьверы в кобурах, схватил свой винчестер и кинулся к дверям. Он остановился на секунду, чтобы приказать товарищам не спускать глаз с моста, и помчался по знойной дороге.

Остальные трое вернулись к вынужденному бездействию и предались сетованиям.

— Слыхал я о парнях, — ворчал Бронко Ледерз, — которые обручились с опасностью, но будь я проклят, если Боб Бэкли не вступил с ней в двоеженство.

— Особенность Боба в том, — заметил Малыш из Нуэсеса, — что ему не хватает правильной тренировки. Он не научился бояться. Ну, а человеку необходимо хоть сколько-нибудь бояться, когда он затевает такую передрягу, что ему остается только мечтать о том, чтобы завтра прочесть свое имя в списке живых.

— Бэкли, — вмешался в разговор пограничник № 3, обремененный образованием уроженец Востока, — дерется с таким серьезным видом, что приходится усомниться в непосредственности его порыва. Я не вполне овладел его системой, но он, по-моему, дерется, как Тибальт из «Ромео и Джульетты», — по учебнику арифметики. Иными словами, Бэкли никогда не вступит в драку, не вычислив и не дав противнику форы. Он словно боится, чтобы на его стороне не оказалось хотя малейшее преимущество. Это граничит с безрассудством, когда имеешь дело с конокрадами и головорезами, которые охотно устроят вам засаду ночью или выстрелят вам в спину. В Бэкли слишком много отчаянности… Он всегда готов устроить этакую борьбу горациев с куриациями [1] Горации и Куриации — древнеримская легенда, в которой говорится, как трое братьев из рода Горациев были выбраны, чтобы сразиться с тремя лучшими воинами враждебного Риму города Альба-Лонга — братьями Куриациями. ( прим. верстальщика ) . В один прекрасный день, боюсь…

— Во всяком случае, — прервал своего ученого товарища Бронко, — Боб самый отчаянный храбрец, какого я встречал на Рио-Браво. Святое седло и уздечка!

Бронко замахнулся своей четырехфунтовой фетровой шляпой на скорпиона, и трое наблюдателей снова погрузились в прежнее безотрадное молчание.

Как хорошо Боб Бэкли скрывал свою тайну, если эти люди, два года сталкивавшиеся плечом к плечу с ним в бесчисленных пограничных стычках, так отзывались о нем, не подозревая даже, что он самый отъявленный трус во всей области Рио-Браво.

Его друзья и враги считали его образцом блестящего мужества. А это была чисто физическая трусость, и Бэкли только отчаянными, мрачными усилиями воли заставлял свое робкое тело совершать чудеса храбрости. Он непрестанно бичевал себя, как монах, изгоняющий плетью навязчивый грех; он бросался с притворной беспечностью в любую опасность, надеясь когда-нибудь избавиться от презренного порока. Но ни одно испытание не приносило ему облегчения, и лицо пограничника, от природы веселое и благодушное, приняло отпечаток мрачной меланхолии. Вся граница восхищалась его подвигами, и его храбрость постоянно прославлялась вокруг лагерных костров долины реки Браво, но душа у него болела. Он один знал это мучительное стеснение в груди, эту сухость во рту, эту слабость в позвоночнике, эту боль натянутых нервов — эти неизменные симптомы его унизительной болезни.

Один из парней его отряда, почти мальчик, бросался в бой, небрежно перекинув ногу на луку седла, пуская дым из торчащей в углу рта папиросы и оглашая воздух воинственными кликами собственного изобретения. Этот симпатичный юноша как-то раз сказал ему: «Бэк, вы идете в бой, словно на похороны… Положим, — прибавил он, — при вашем участии это почти одно и то же».

Совесть у Бэкли была пуританского склада, с кое-какими добавлениями в стиле Дальнего Запада, и он упрямо продолжал подвергать свое непокорное тело всевозможным испытаниям. Поэтому и в этот душный день он решил отправить свое протестующее тело на расследование внезапной тревоги, нарушившей мир и достоинство Штата.

В конце улицы, на расстоянии двух кварталов, находился салун. Здесь Бэкли напал на следы недавнего разгрома. Несколько любопытных толпились у входа, давя каблуками осколки зеркального окна. Внутри салуна Бэкли увидел Бэда Даусона; Бэд, совершенно игнорируя рану в плече, горько плакал о том, что ему приходится объяснять, почему он не уложил на месте «проклятого оборотня». Когда вошел пограничник, Бэд обратился к нему с умоляющим видом: он искал сочувствия разрушительным подвигам, которые он совершил бы, если бы…