Григорий Горин - Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

Потом Виктор Андреевич, не одеваясь, вышел на балкон покурить. Он стоял в своих фирменных белых трусах в сеточку, его обдувал ночной ветерок, он курил и смотрел на небо, где не было луны, но очень ярко горели звезды, и он подумал, что звезды в июне очень красивы и как это прекрасно, что на них тоже есть жизнь...

Когда Корюшкин вернулся с балкона, то с удивлением обнаружил, что в комнате никого нет. Виктор Андреевич зажег спичку, огляделся, потом выглянул в коридор, надеясь, что она там, но коридор был пуст. Корюшкин хотел позвать ее, но тут сообразил, что не знает ее имени и, даже если она где-то рядом и спряталась, непонятно, как к ней обращаться.

— Эй! — негромко позвал Корюшкин. — Эй, товарищ! Где же вы?

Ему никто не ответил. Корюшкин вернулся в комнату, снова закурил и сел за стол. Ему вдруг сделалось очень весело.

Вскоре зажегся свет, а ровно в полночь вернулся Монюков. Корюшкин, волнуясь и опуская малозначительные подробности, поспешно рассказал ему все. Он не стал ничего приукрашивать, ибо и правда была настолько невероятна, что он боялся, что Монюков ему не поверит. Однако Монюков поверил. Он усмехнулся, задумчиво почесал в затылке и спросил:

— И ты, стало быть, не знаешь, кто это был?

— Понятия не имею!

— Ну хоть приметы какие-нибудь?

— Какие там приметы? Темно было — хоть глаз коли...

— Толстая? Тонкая?

— Средняя, — подумав, сказал Корюшкин. — Плотная такая... А может, и худая. — Он растерянно заморгал ресницами.

— Так, — подытожил Монюков, — стало быть, ясно, что ничего не ясно! Однако кое-какие приметы все-таки есть... Во-первых, она мажется польской розовой помадой. — Он ткнул пальцем в щеку Корюшкину, и тот, подскочив к зеркалу, обнаружил на левой щеке две розовые полоски. — Во-вторых, — продолжал Монюков, сняв с одеяла длинный светлый волос, — она блондинка! Причем натуральная! Вот так-то, обвиняемый!

— Почему «обвиняемый»? — поморщился Корюшкин. — Не шути так... Лучше скажи — что теперь делать-то?

— А ничего не делать, — зевнул Монюков. — Спать надо. Завтра найдем.

— А вдруг она постесняется подойти?

— Все равно выдаст себя, — уверенно сказал Монюков. — Взглядом, улыбкой... Покраснеет. Тут много нюансов. Сам почувствуешь! Это, старик, флюидами передается... Вот у меня был аналогичный случай: загулял как-то в командировке в Калуге, проснулся в чужом доме, не помню, как туда попал, не помню с кем... Входит какая-то женщина, приглашает завтракать... А я ни имени ее не знаю, ни фамилии и не пойму: она или не она?

— Ну и что?

— Оказалось — она!

— Как догадался?

— Спросил просто: мол, вы или не вы? Она говорит — я! Так и догадался.

— А что потом?

— А ничего! Позавтракал, уехал... Да чего ты нервничаешь-то?.. Ну, было и было... Закон природы: ты — фавн, она — пастушка! Вспышки страстей... — Монюков еще раз смачно зевнул и пошел спать.

Утром Корюшкин проснулся рано, принял душ, побрился, тщательно причесался и стал будить Монюкова:

— Сережа! Вставай. Пойдем!

— Чего? Куда? — не понял со сна Монюков.

— Найти ее надо... Объясниться...

— Кого?.. Ах да, — потягиваясь, вспомнил Монюков. — Земфиру твою... Да чего ты спозаранку-то?.. Ай, Корюшкин! Прямо супермен какой-то... Кто бы мог подумать?

Через полчаса они спустились в столовую на завтрак. Корюшкин шел робко, пугливо оглядывался по сторонам, бессмысленно улыбался и здоровался со всеми женщинами.

— Не суетись! — строго сказал ему Монюков, садясь за стол. — Не зыркай глазами... Ешь спокойно, а когда уж почувствуешь флюиды...

— Да как почувствую?

— Ну, посмотрит она на тебя... по-особому! Ешь!

Корюшкин принялся жевать котлету и тут же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он резко обернулся и вздрогнул: на него смотрела бухгалтер Вера Михайловна, чей шестидесятилетний юбилей они недавно торжественно отметили у себя в учреждении. Корюшкина прошиб пот, но он все-таки сумел взять себя в руки и улыбнуться. Вера Михайловна улыбнулась ему в ответ. Монюков заметил эту улыбку и так непристойно заржал, что Корюшкин чуть не выронил вилку.

— Она, что ли? — давясь от смеха, зашептал Монюков. — Ты что, Витя? У нее же внуки в армии...

— Прекрати немедленно! — зашипел Корюшкин. — Прекрати! Что я, рехнулся? Это не она... Она помадой не пользуется!

— Все равно смешно. — Монюков вытер слезы бумажной салфеткой. — Сдохнуть от тебя можно... Ну-ну, извини... Не буду. Сосредоточься! Вон в углу блондинка на тебя посматривает. Тебе интуиция ничего не подсказывает?

Корюшкин внимательно посмотрел на пухлую блондинку с орлиным носом, на всякий случай улыбнулся ей и тихо сказал:

— Нет, чувствую — не она.

— У нее помада розовая.

— Все равно! Чувствую — не она. И потом, у нее нос большой. А там... вроде бы... поменьше был.

— И сколько сантиметров?

— Слушай, — обиделся Корюшкин, — ты не издевайся! Если ты мне друг — помоги, а издеваться...

— Ладно, ладно! — перебил Монюков. — Не она так не она... Я не навязываю... Обсудим следующую кандидатуру..

Они перехватили взгляды еще нескольких блондинок. Корюшкин всем улыбнулся и всем кивнул, в смысле—поздоровался, но в отношении ни одной из них у него не возникло чувства уверенности. Вообще от этой неопределенной напряженности он начал уставать и нервничать.

И тут Монюков вдруг резко толкнул его локтем — в столовую вошла Ксения Вячеславна Волохова, начальник управления при главке. Одета она была в белый летний костюмчик, ее светлые волосы, как всегда, были уложены пучком сзади. Она благосклонно кивала сотрудникам, чуть улыбаясь тонкими губами, слегка покрытыми розовой помадой...

— Ну что? Она?

Корюшкин не отвечал, а только смотрел на Волохову завороженным взглядом, и она тоже посмотрела на него, и даже дольше, чем на других, и улыбнулась...

— Ну? Она, что ли? — не унимался Монюков.

— Кажется! — сказал Корюшкин, и его зубы забили дробь о край стакана.

— Вот это да! — многозначительно присвистнул Монюков. — Это ты, старик, зря... Начальство в этом смысле лучше не трогать! Ну-ну, спокойней! — добавил он, видя, что лицо Корюшкина приобретает бледно-сиреневый оттенок. — Ничего страшного... Она тоже человек. Как говорится, закон природы, взрыв страстей: ты — фавн, она — пастушка! Да успокойся же!

Корюшкин не мог успокоиться и становился все сиреневей и сиреневей. Если себя он и мог в какой-то мере признать фавном, то Ксения Вячеславна была уж абсолютно не пастушкой, а начальником управления, и ее строгий суховатый голос приводил в трепет людей поважнее Корюшкина.

— Да не смотри ты на нее так, — шептал Монюков. — Это ж неприлично!

— Выйдем отсюда! — упавшим голосом сказал Корюшкин. — Мне что-то нехорошо...

— Пойдем, пойдем. — Монюков поддержал шатавшегося Корюшкина и осторожно повел его через столовую. — Держись, старина... Ох, господи, что ж ты с таким-то здоровьем на баб бросаешься?