Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Оставив на столе деньги, Леонид Васильевич кивнул незнакомцу головой и исчез.

Вернулся Леонид Васильевич из командировки через полтора месяца. Как всегда, он отправился обедать в сто десятую столовую.

Первое, что бросилось ему в глаза, это отсутствие «Уголка посетителя».

Там, где недавно Леонид Васильевич созерцал пищеварительные схемы, ныне висела картина, изображающая вазу с фруктами, а вместо наскоро сколоченной из некрашеной фанеры кривобокой стойки с закусками стоял вполне приличный полированный буфет.

Обозрев все это, Леонид Васильевич поспешно взялся за ручку двери, чтобы уйти, но его окрикнул веселый женский голос:

— Куда же вы, гражданин?

— Простите… не туда, знаете, попал… Пятнадцать лет ходил — и вдруг перепутал… Склероз!

— А вам куда надо?

— В сто десятую столовую.

— Так это и есть сто десятая.

Леонид Васильевич присел на край стула и в ответ на предложение официантки выбрать первое блюдо сказал, как говорил уже много лет:

— Для начала, значит, голубушка, принесите борщ.

— Какой борщ? — переспросила девушка.

— Понимаю, — улыбаясь, сказал Леонид Васильевич, — маленько не угадал? Борщевой квартал прошел и начался квартал овсяночный? Так, что ли?

Не поняв, что хотел сказать этот странный посетитель, девушка принялась растолковывать:

— Борщей у нас, гражданин, несколько: есть борщ флотский, есть украинский, есть вегетарианский. Из супов еще могу предложить: молочный, грибной, овсянку и бульон…

«Должно быть, любит пошутить, — подумал Леонид Васильевич. — Славная девушка. Веселая…» Официантка продолжала:

— Я бы лично советовала взять бульон или харчо. Харчо у нас наваристое. Острое, и томата много.

— Вы бы мне еще селянку предложили! — поддержал шутку Леонид Васильевич.

— Ну что ж, хотите, селянку можно приготовить, — ответила девушка и быстро отошла от стола.

Оставшись один, Леонид Васильевич стал рассматривать салфетку и прибор.

«Странно, — недоумевал он, — и скатерть без пятен, и ложка не алюминиевая! А кроме того, шутки шутками, а заказа-то она у меня так и не приняла…»

Но девушка появилась вновь и поставила перед Леонидом Васильевичем полную тарелку селянки.

Леонид Васильевич совершенно растерялся. Несколько раз он наполнял ложку, подносил ее ко рту и так, не попробовав, выливал обратно в тарелку.

Странное поведение Леонида Васильевича встревожило официантку.

— Может быть, селянка невкусная? — обеспокоенно спросила девушка. — Так я сейчас руководящего позову?

— Нет, — ответил Леонид Васильевич, — дело не в селянке… Селянка тут ни при чем… Сам не понимаю, что происходит… Шел к вам — хотел есть, а пришел — и растерялся. Так все, знаете ли, стало здесь непривычно, что у меня даже аппетит пропал.

Понятно, дорогие товарищи, вы не ошиблись, если предположили, что, желая вернуть себе потерянный аппетит, Леонид Васильевич первым долгом направился на поиски столовой, где все было бы так же, как еще совсем недавно в сто десятой.

Искать долго не пришлось, и столовую такую он нашел без особого труда.

С привычным терпением дождавшись, когда явилась официантка, Леонид Васильевич заказал поквартальный борщ и, умело вертя в руке пятнистую алюминиевую ложку, предвкушал, как, наскоро опустошив тарелку жиденького борща, примется за излюбленные рожки да ножки.

Но когда борщ принесли и Леонид Васильевич попробовал это холодное безвкусное варево, он понял, что есть не может.

Глядя на обшарпанные стены и полинявшую морщинистую клеенку, Леонид Васильевич вспомнил пряный и дразнящий запах селянки, вспомнил массивную мельхиоровую ложку, чистую скатерть и гражданина, благодаря жалобе которого сто десятая столовая стала просто неузнаваемой.

Леонид Васильевич решительно поднялся из-за стола и, обращаясь к официантке, гневно сказал:

— Принесите-ка мне немедленно…

— Рожки да ножки? — спросила официантка.

— Нет, — брезгливо морщась от одного только воспоминания об этом блюде, ответил Леонид Васильевич, — жалобную книгу мне принесите!

С Алексеем Гавриловичем Бутугиным мы до прошлого года вместе в одной конторе работали. А встречались чаще всего в курилке в свободное от обеденного перерыва время. Это у нас «интеллектуальным перекуром» называется. Вроде КВН. Байки всякие рассказывают, анекдоты, только что жюри нет и капитанов, а в остальном ничуть не хуже. Смех, споры. Окно настежь, все дымят, все разговаривают. Одно плохо — что Бутугин всех перебивает. А говорит он всегда об одном и том же — про мошенничества всякие, про махинации, кто как обманывает и какие крупные деньги в карман кладет.

Слушаешь, бывало, очередной бутугинский рассказ о каком-нибудь мазурике и удивляешься. С одной стороны, он вроде как и не одобряет этого самого вора, возмущается, а с другой — определенно завидует. И даже восхищается. Мол, вот это — да! Вот это сработано! Блеск! Шедевр!

Как-то я ему намекнул на это, так он знаете как обиделся?

— Я, — говорит, — к вашему сведению, невинно пострадавший, и не за что-нибудь, а за свою честность. Второго такого порядочного человека вы на всей планете не найдете.

— Почему же, — спрашиваю, — вы, Алексей Гаврилович, всегда только про одних жуликов рассказываете? Разве мало достойных людей, хотя бы в тех же торговых организациях?

Но тут Бутугин и вовсе взбесился.

— Вы, — кричит, — сопляк еще, хотя и с бородой! И жизни, к тому же, не знаете. А я…

И пошел, и пошел. Одним словом, все у него глобальные жулики и непроходимые проходимцы.

Так бы оно и оставалось по-прежнему, если бы не одно происшествие.

Приходит однажды Бутугин какой-то весь оживленный, радостный, а разрумянившиеся крупнопанельные щеки дрожат, как заливное в руках неопохмелившегося официанта.

Оглядел меня Бутугин презрительным взглядом, скривил губы, да вдруг как гаркнет:

— Посмотрите внимательно и скажите, кто стоит перед вами?

— Вы, — говорю, — стоите, Алексей Гаврилович, сотрудник учетного отдела.

— Не совсем точно, — поправляет меня Бутугин, — перед вами жертва возмутительного обмана и беспредельного жульничества!

— Не понимаю, — удивился я, — прошу уточнить.

— Все очень просто, — отвечает Бутугин. — Забежал я вчера после работы в магазин… Ну, большой такой гастроном на соседней улице… Обычно у прилавка там всегда очередь, а тут ни одного человека. Попросил я продавщицу отвесить мне триста граммов селедочного масла и пошел чек выбивать. В общем, на всю эту операцию пяти минут не потратил. Отдал продавщице чек, забрал свою покупку, пришел домой, прикинул на кухонных весах, гляжу, как и следовало ожидать, — моя доверчивость вышла мне боком. Ярко выраженный недовес. Вместо трехсот граммов всего двести пятьдесят.