Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

— Я должна вам сказать, — доверительно прокрякала утка, — что, по имеющимся в моем распоряжении сведениям, среди людей в последнее время возник сильно возросший интерес к дельфинам. Говорят, что появились книги, в которых вовсю расхваливают вашу породу и ставят дельфина даже выше обезьян.

— Странно, — удивился я, — насколько мне известно, обезьяны всюду утверждают, что люди произошли от них и находятся с ними в родстве.

— Поди-ка счастье зачислять себя в родню каких-то безнравственных и неинтеллектуальных мартышек! — иронически заметила утка. — Другое дело вы — дельфины! От таких прародителей не то что люди, даже мы, утки, и то бы не отказались!

Не знаю, как там у вас, у людей, а нас, дельфинов, прямо крабами не корми, только скажи что-нибудь лестное, похвальное. Особенно приятно, если эта похвала исходит от такого много повидавшего на своем веку существа, как утка, гусь или нафаршированная сенсационными новостями сорока.

Утиный рассказ одновременно взволновал меня и сильно встревожил.

Мне было трудно понять, почему люди, раньше так увлекавшиеся обезьянами, сегодня вдруг стали восхищаться дельфинами, забыв, что еще совсем недавно перерабатывали своего нынешнего кумира на самую невкусную в мире колбасу.

«Неизвестно ведь, — мрачно размышлял я, — окажись мы более съедобными и приятными на вкус, возможно все было бы по-другому?»

Но это все так, «а пропо», как любил говорить мой дедушка, владевший многими языками, и в том числе французским.

Важно в конечном итоге не то, о чем я думал, расставшись с уткой, важно, какое я принял решение в результате многодневного раздумья.

Решение мое было далеко не простым. Я решил во что бы то ни стало проникнуть в общество людей, для чего ценою любых усилий изучить их язык.

Трудности меня не пугали. К тому же подстегивало давнее желание увидеть наконец другие океаны, побывать в далеких морях, посмотреть, как живут тамошние сородичи, и отыскать в тех водах преподавателя, который взялся бы обучить меня человеческому языку.

А способности к изучению языков я унаследовал от своего отца. Чтобы вы поняли, какой одаренный это был дельфин, я расскажу о нем более подробно.

Родному языку меня учил мой отец, дельфин по прозвищу Майна-Вира. Не желая возвеличивать своего папашу, я ограничусь всего лишь одной фразой: это был воистину незаурядный дельфин.

В семье отца видели редко — пропадал он целыми месяцами, а когда появлялся, то, не успев отдохнуть, уже снова торопился в поход.

Меня он своим вниманием не баловал, не играл со мной, и даже не гонял рыбу-меч, как это обычно делают все дельфины-отцы. Но мы понимали, что при его чрезвычайной занятости просто невозможно выкроить хоть немного времени для семейных утех.

Умственные способности и прочные знания отца вызывали трепет и восторг. Отец был единственным дельфином, имеющим постоянную штатную должность. Уверен, что еще и сейчас найдется старый моряк, который на вопрос, помнит ли он Майна-Виру, радостно ответит:

— Как не помнить! Я много лет служил вместе с этим удивительным дельфином. Он у нас в отряде подводных лодок лоцманом числился!

Уж кто-кто, а отец хорошо изучил все морские рытвины и ухабы. Недаром адмирал наградил его почетной тельняшкой и, хотя сам не терпел табачного дыма, разрешал отцу курить трубку даже в штормовую погоду.

Никто не знал, где и при каких обстоятельствах отец научился разговаривать с людьми. Сам он об этом ни разу не обмолвился даже одним человеческим словом. Смутно припоминаю, как однажды в моем присутствии мама сказала отцу:

— Ты бы хоть научил своего сына говорить по-человечески. Смотри, какие у него крепкие зубы. И соображает он достаточно быстро. Совсем взрослый!

— А зачем ему знать человеческий язык? — удивился отец. — Пусть хоть рыбий-то как следует изучит. Мне на него все крабы жаловались. Живем, говорят, в одном водоеме, а он двух слов по-крабьему сказать не может.

После этого разговора отец дал мне десять уроков крабьего языка, а когда я робко заикнулся, что не плохо бы теперь заняться человеческими языками, Майна-Вира поправил свою бескозырку и, не вынимая изо рта трубки, пробурчал:

— Некогда мне с тобой возиться — и без тебя забот хватает.

Нежелание отца обучать меня человеческому языку моя мать объясняла просто:

— О, ты не знаешь, какой это эгоист! Он хочет остаться единственным дельфином, умеющим говорить с людьми!

Не исключено, что мама была права. Отец очень дорожил своими привилегиями.

За каждую проведенную лодку он получал крупное вознаграждение натурой. Сюда входило: бочонок свежепросоленных огурцов, два бидона клюквенного пломбира (для меня и матери) и, наконец, сорок восемь ведер густого компота, сваренного из наиболее почитаемых дельфинами продуктов: брюквы, апельсинов, кокосовых орехов и крупно нарубленного сахарного тростника.

«За такую пищу, — говаривал частенько отец, — сам Нептун отдал бы половину подводного царства!»

Склонность к юмору Майна-Вира, видимо, унаследовал от дедушки, а тот, в свою очередь, от прадеда, который, как говорили, был особенно ценим за свое остроумие и находчивость.

Да, уж ничего не скажешь, не каждому дельфину выпадает счастье иметь такую замечательную родословную.

Отсутствие должного внимания со стороны отца восполнялось постоянными заботами о моем воспитании со стороны многочисленных родственников. В наставлениях и нравоучениях недостатка не было.

— Запомни, — наставляла меня мамина сестра еще в ту пору, когда я прогуливался по океану не иначе как крепко вцепившись крошечными зубами в боковой материнский плавник. — Запомни, ты не просто морское млекопитающее, — ты существо редкое по своему уму и способностям.

— Ты должен вырасти добрым, отзывчивым, вежливым, — нашептывала во время кормления другая моя нежная тетушка.

— Но главное, — гудел мне в ухо дядя, — главное, ты должен стать сильным и острозубым!

Так я рос, считая, что у дельфина, как и у всех живых существ, есть только один враг — злая, хищная акула, а одолеть акулу можем только мы — дельфины, и никто больше.

Присматриваясь к окружавшему меня с детства подводному миру, я все больше и больше гордился своим происхождением.

— Ну кто может быть красивее и образованнее дельфина? — восторженно тараторил я, гуляя со своими однолетками или кувыркаясь на спине крепко уснувшего кита.

Так повторял я без конца, восторженный, наивный дельфиненок. Юность, она всегда близорука. А я был тогда очень юн и дальше своего океана ничего не видел.