Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

— Ты прав, — выслушав Кореньева, произнес Гарри, разливая по стаканам купленную дорогой тминную водку. — Скажу откровенно — с такой незавидной репутацией, как у тебя, браток, ни в одном порядочном учреждении, кроме вытрезвителя, и появиться нельзя. И насчет работы тоже верно. Работать надо обязательно.

— Не тебе упрекать, — не сдержался Кореньев, — такой же работяга, как и я, грешный…

— Такой, да не совсем, — погрозил пальцем Гарри. — Уж так и быть. Открою тебе секрет… Только, чур, другим про это молчок… А то, сам знаешь нашего брата, — смеяться начнут, доверять не будут… А я своим престижем дорожу…

Заставив Кореньева дважды поклясться своим здоровьем, Гарри сообщил, что вот уже полгода, как работает в ночную смену на базе «Дымхладпрома» дежурным экспедитором.

— Работа нетрудная — всего делов-то: записываю, сколько ящиков пломбира погрузил в машины. Работаю два дня в неделю… Остальные выходные. Зарплата, правда, небольшая, да зато для своих дел ширма хорошая. И никаких придирок со стороны милиции… Лицо имею! — гордо закончил свою речь Гарри. — Только ты, Генка, мой секрет не выдавай. Как-никак я тебе жизнь спас — своей шкурой рисковал, имей это в виду, приятель!

Своим признанием Гарри надеялся произвести впечатление и был до обиды удивлен, что Кореньев не проявил к этому сообщению никакого интереса. Поглядывая то на бакенбарды рассказчика, то на опустевшую бутылку, он в который уже раз возвращался к тем минутам, когда, подброшенный сильной волной, вдруг почувствовал, как чьи-то руки тянут его к берегу… Теперь он уже не сомневался, что Гарри врет. Его спас другой человек. Совсем другой. Ничуть не похожий на Гарри.

Кореньев очнулся от своих дум, услышав окрик хозяина:

— Ты что, уснул, что ли? Пей и закусывай. Очень неплохая тюлька. А к ней вместо гарнира постненькое маслице.

— Омлетик бы сейчас пропустить, — вздохнул Кореньев, глядя на плавающую в мутном растворе малообещающую тюльку.

— Я бы попросил без нахальства, — обидчиво огрызнулся Гарри. — Чем могу, тем и угощаю… На работу ты моим заместителем пойдешь, — сказал Гарри, ловко кинув в рот сразу с десяток тюлек и засовывая кусок хлебного мякиша, обильно смоченного постным маслом. — А я отпуск за свой счет возьму. На неделю. А то и на две. Мало ли какая задержка… Дело необыкновенное… С деньгами и заграницей связано. Без замены меня могут и не отпустить. А про то, что ты работать начал, никто из нашей компании знать не будет. Соображаешь, Геночка, к чему гну?

— Тетка-то моя? — задумчиво произнес Кореньев. — И родственник-то я?.. Так при чем же здесь ты?

— А вот при чем, — дожевывая тюльку и смазывая бакенбарды масляными пальцами, ответил Гарри. — Поеду в Москву я, а ты мне по всей форме дашь доверенность на ведение твоих наследственных дел. Все расходы и будущие доходы пополам.

— Не жирно ли будет? — начиная пьянеть, расхрабрился Кореньев.

— Эх ты!.. — пристыдил Гарри. — Человек от верной гибели тебя спас, бескорыстные услуги оказывает, а ты торговаться вздумал.

«И верно, — подумал Кореньев, — черт с ним, пусть говорит что хочет, я-то ведь пока и рублем не страдаю… А он мужик богатый, он и рискнуть может…»

Как бы угадав, о чем думает в эту минуту его собеседник, Гарри достал из бумажника две купюры по десять рублей и, положив их около тарелки с нетронутой Кореньевым тюлькой, сказал с притворным отчаяньем:

— Эх, была не была! Бери, Генашенька, на текущие расходы. Только знай, мой незабвенный самоубийца, — завтра с утра дел много, — ко мне на базу пойдем, оформим тебя, голубчика, по всем статьям, а потом доверенность надо будет в нотариальной конторе заверить…

В тот неблагословенный день, когда Василий Георгиевич Лупцов испытывал на берегу реки Тарабарки новую модель комбинированной обуви, он и не предполагал, что от него понадобится проявить такое мужество, смелость и отвагу, которые далеко не всегда приходится проявлять даже испытателям новой авиационной техники. И хотя было очень неприятно узнать, что спасенный им гражданин принадлежит к далеко не лучшему слою нашего общества, все же сознание, что он, Лупцов, сохранил жизнь человеку, с лихвой окупало все выпавшие ему испытания.

В намокшей одежде, уставший, Лупцов возвращался домой. Он обещал жене вернуться не позже девяти вечера: предстояло еще подготовиться к занятию в кружке по повышению квалификации — этот кружок он сам и организовал, и принимал активное участие в его занятиях.

Побывавшие в Тарабарке часы Василия Георгиевича давно остановились, и он не знал точно, сколько сейчас времени. Судя, однако, по зажженным уличным фонарям и нестройному треньканью гитар, доносившемуся из ближайшей подворотни, время было позднее.

Василий Георгиевич полез в карман за дверным ключом — он всегда пользовался своим ключом, чтобы не беспокоить хворавшую часто жену и соседей. Ключа не оказалось. Видимо, он остался где-нибудь на дне Тарабарки.

— Ах ты, досада какая, — проговорил Лупцов, собираясь нажать кнопку звонка. — И так она, наверное, места себе не находит от волнения, а тут еще звонок… Определенно решит, что это кто-нибудь посторонний.

Так оно и случилось. На звонок вышла вся квартира в составе двадцати четырех единиц: от бриллиантовой пары супругов — долгожителей Ганифольских до трио близнецов Муранчиков, доставленных из задней комнаты в шикарной трехместной коляске, специально сделанной для них на велосипедном заводе. Жену Лупцова, Агнию Прохоровну, закутанную в шерстяной плед, худенькую, с готовыми расплакаться глазами, поддерживали под руки две девчонки волейбольного роста.

Видя, что жена вот-вот грохнется в обморок, взволнованный Василий Георгиевич, решивший до этого скрыть от нервной супруги правду о своем приключении, вынужден был переменить решение.

Природная застенчивость и присущая ему скромность требовали по крайней мере не ставить в известность о своем поступке всех жаждущих сенсации и сгорающих от любопытства квартирных соседей.

По этой причине он, выхватив супругу из цепких рук юных волейболисток и неестественно бодрым тоном сказав: «Пошли, Агнюша!» — повел ее в комнату.

Сентиментальная Агния Прохоровна, слушая исповедь Василия Георгиевича, шесть раз принимала валерьянку, четыре раза кордиамин, а в промежутках нюхала нашатырь и, обняв и без того сильно смоченного супруга, орошала его собственными слезами.

Только после выяснения всех подробностей спасательной операции Агния Прохоровна заварила крепкий кофе и, вытащив из-под подушек завернутый в одеяло котелок с не остывшей еще кашей, сказала:

— Ешь. Масло положено. А я тем временем сбегаю в дежурную аптеку. Валерьянка кончилась.