Владимир Котенко - Служебный гороскоп

И вот однажды, когда через дверь важно шла Правая, я больно прищемил ей палец. Она взвыла, то ли от боли, то ли от ущемления самолюбия, затрусила в медпункт, вышла оттуда забинтованная, а мой отчет в тот день не только перечеркнули, но и разорвали в мелкие клочки и пустили по ветру. Еще повезло, что я прищемил Правую, а не Левую, более сильную и злую, тогда бы мне не пересчитать синяков и шишек. Шутят, что безрукий — это тот, кто не имеет наверху руки. У меня были там руки, но я не имел их в прямом и фигуральном смысле.

А они все больше наглели. Уже ни с кем и ни с чем не считались, даже со своими обожателями. Как-то ко мне прибежал Булавкин с расквашенным носом и, часто шмыгая, стал молить меня призвать руки к порядку за рукоприкладство.

— Они дерутся!

— Но что я могу?

— Это ведь твои руки! Твои!

— Были когда-то мои, а теперь…

— И все равно ты должен что-то предпринять, чтобы они не распускали руки.

— А что?

Он огляделся по сторонам, едва слышно шепнул:

— Организуй заговор.

— Заговор?! Против рук?

— Ну да.

— Тсс! А кто нам разрешит бунтовать?

— Значит, надо испросить санкцию у рук.

— А как?

— Написать заявление и подать по инстанциям.

— А кто возглавит заговор?

— Сами руки.

Мы долго шушукались в темноте, перебирая различные варианты, поклялись молчать о нашем заговоре, но ноги сами понесли меня к РУКОводству в кабинет, а язык сам собой выболтал о заговоре. Впрочем, я опоздал, до меня уже успел побывать Булавкин и донес на самого себя. Я ждал санкций, но их не последовало, больше того, наши фамилии — моя и Булавкина — значились в приказе на премию. Оказалось, что и заговор-то был спланирован с ведома и согласия рук, чтобы выявить зачинщиков и недовольных.

Этой дурацкой ситуации не было бы конца, а моему рассказу финала, если бы однажды руки не рассорились между собой. Уж не знаю из-за чего: то ли власть не поделили, то ли Верочку. Впрочем, она сама потом говорила, что плела интриги, крутила динамо, так это называлось на ее языке, уходила от Левой к Правой, а от Правой к Левой. Замкнула их в любовный треугольник, как в камеру предварительного заключения.

Они стали врагами, их никто уже не видел вместе, они не ходили по коридору в обнимку, не шептались, если пути их пересекались, они грозно стукались друг о друга лбами, вернее, кулаками и гневно отскакивали в сторону. А однажды в конференц-зале был установлен ринг. Руки надели боксерские перчатки, по свистку судьи — судил я — начался бой. Махали полотенцами секунданты, светили софиты и юпитеры, люди заключали пари, делая ставку на Правую, хотя все знали, что она слабее. Бой был столь жестоким, что зрители хватались за сердце, а женщины в панике покидали зал. Потом ходили слухи, что, дескать, я подсуживал Правой, но это не совсем так, я не стремился к тому, чтобы кто-нибудь из них победил. Я хотел, чтобы проиграли они обе, как говорится, чума на оба ваших дома. Но, зная, что Правая слабее, я самую малость ей помог, чуточку затянул счет, когда она была в нокдауне, смотрел сквозь пальцы, если она применяла недозволенный прием, дал ей возможность выстоять.

Иногда казалось, что она уже не поднимется, что ей конец, но она вставала и упрямо шла в бой.

— Целься в выбитый палец! — подсказал я Правой.

Она последовала моему совету. Левая взвыла от боли, все больше теряла силы, с трудом двигалась, и наконец они обе рухнули рядом, бок о бок. Я сосчитал до десяти и крикнул:

— Нокаут!

Раздался радостный вопль толпы. Ко мне подбежала Верочка и, не таясь, прижалась щекой к щеке.

— Ты победил! Прости меня, дорогой. Я опять твоя. Я все поняла. Я их ненавижу! Ты знаешь, они ведь и меня били. И за что? За какую-то чепуху! За измены…

Руки скулили, как побитые собаки, терлись о мои ноги, но смотрели на меня волком. Они избили себя столь жестоко, что нашей конторе уже не составляло большого труда от них избавиться. Руки сильны тогда, когда они вместе, когда одна рука поддерживает другую за локоть.

Ночью я не спал. Руки болели, ныли, чесались, будто были еще со мной. Хотелось курить, но зажигать спички зубами я еще не научился.

Заснул только под утро. На рассвете скрипнуло окно, что-то невнятно прошептала занавеска, кажется, сигнал тревоги, и в комнату влез гость в белой перчатке, за ним другой — в черной. Они были как день и ночь, объятые в одни сутки, в последние для меня сутки.

Я не сопротивлялся. С одной рукой, может быть, и справился бы, но две для меня были не по силам.

Руки взяли за горло, стали душить.

Все.

Проснулся Приставкин весь в ледяном поту. Стряхнул с себя сон, будто свинцовое одеяло. Глянул в окно, где забрезжил холодный, как похмелье, рассвет.

Он лежал рядом с теплым плечом супруги Клавы на широченной трехспальной кровати, именно трехспальной, тут не оговорка, осенью такие выбросили в продажу, Клава изловчилась, купила, он спросил тогда:

— А третье место для кого?

Она с улыбочкой ответила:

— Для любовника.

Итак, Приставкин проснулся, долго смотрел на стену, словно искал в замысловатых узорах ковра отгадку странного сна, тщился прочесть на стене пророчество. Что судьбой ему, Приставкину, взвешено, отмерено, определено? Ничего футурологического не вычитав, закряхтел, спустил на пол ноги, нашарил шлепанцы. Супруга зашевелилась.

— Сколько времени?

— Шесть.

— Охо-хо! Надо вставать, опять на весь день запрягаться. У тебя когда получка?

— Завтра. Сон я видел страшный, Клава.

— Какой?

— Вытрезвитель. К чему бы это?

— Может, к премии? Квартальной, а?

— Или, наоборот, к выговору. Начальник цеха вчера лютовал.

— Чего зря гадать? Давай вставать.

— Клава, у нас сонник был. Старинный. Глянь, а?

Клава прошлепала босыми ногами к книжному шкафу, сунула пухлую руку за книжные ряды, вынула оттуда замусоленную книжку с ятями, залапанную, зачитанную многими суеверными поколениями, листала, отыскивая букву «В».

— Вакса, ваниль, ведьма, вдовец, вор, вьюга, виселица, выстрел… Андрей, а вытрезвителя нету. Не значится.

— Видать, в те времена без него люди обходились.

Он шел на завод пешком. Ходьба успокоила его, сон забылся, осталась лишь железная кислота во рту, словно всю ночь ложку сосал.

И вот тут Приставкина вызвали в отдел кадров.

Начальник отдела кадров Ляпин стучал пальцем об стол, смотрел тучей и вообще был гроза грозой. Даже стула не предложил.

Показал официальный листок. Бросились в глаза крупные буквы «ЧП». Милиция сообщала заводу, что Приставкин попал в вытрезвитель, и предлагала принять к нему самые строгие меры.

— Ну что? — налегал Ляпин. — Может, ты там не был?

— Был, но во сне.

Ляпин заулыбался: