Стефания Гродзеньская - Рассказы

Михаловские уехали работать в филиал, вычёркиваю. Марьянович, Мендзижецкий — в порядке. Малиновского я не перепишу. У меня нет привычки смешивать политику и личную жизнь, и я уважаю мнения других, но после того что он сказал тогда об этом, я и знать его не желаю… Ну и как же зовётся та, от чулок? Наверняка же на «М». По порядку: Миклашевский — это не она. Минкевич — тоже нет, Маевский… что это за Маевский такой? Я не знаю никакого Маевского. Судя по номеру, он живёт где-то в районе Жолибожа.

Кто это может быть, Маевский с Жолибожа? Проверяю по телефонной книге. Там пять Маевских с Жолибожа, но ни один из них не является моим Маевским. Моим?! Ничего себе. Какой ещё он мой, я с ним не знакома.

Может, Зося что-нибудь знает? Звоню Зосе.

— Маевский?.. — размышляет Зося. — Понятия не имею. Но вот, может, ты знаешь, кто такой Кмынихо? Я тут схожу с ума: он у меня записан на «К», и хоть убей…

— Кмынихо? А какой у него номер?

— 28-37-42

— Это Кшивицка!

— Ой, и правда, я неразборчиво записала. Спасибо тебе!

Гордясь собою из-за Кшивицкой, я отказываюсь разгадывать Маевского и оставляю его в ушедшем году. Но как же зовется та, от чулок?

Едем пока дальше. Стебницка у меня Керн, Кельский — это Квятковска, Галину — прочь… Не надо было напиваться и наговаривать на меня. Это кто плетётся в хвосте у самой себя, я?! Долго же ты будешь ждать моего звонка.

Орловского вписываем как Тадеуша, Тадеуша как Колачковского. Пушковский не захотел вернуться, не переписываю его. Новицкий вернулся, дописываю.

Минута волнения: С. дом. 29-62-80, раб. 26-02-03. Боже мой, как давно он уже не С. Теперь он может фигурировать лишь как Крабишевский 26-02-03. Подумать только: уж всё быльём поросло, а здесь он ещё С. Эх, жизнь, бедная наша жизнь… Но как всё-таки зовётся та, от чулок?

Едем дальше. Редакция. Это обязательно. Это — да. А вот это — и речи быть не может. Пусть убираются прочь, идиоты. Положа руку на сердце, тот фельетон и в самом деле не получился, но пусть они не умничают.

Неотложка… С того времени, как Гене сделали снимок, мне всё равно незачем туда звонить. Выбросить.

Со вздохом облегчения захлопываю ежедневник, но тут же снова его открываю и вписываю туда Берчакову, на всякий случай. Скорее всего, я уж никогда и не вспомню, кто это такая, но каждый год буду её переписывать. С разными людьми я рассорюсь, с разными учреждениями перестану иметь общие дела, чувства будут угасать, дружбы — кончаться, а Берчакова всегда будет плестись за мной.

Берчакова. Тень какой-то прошедшей, неизвестной минуты.

Был праздник. Я сидела дома и смотрела в окно. Все куда-то спешили, все нарядно одетые, умытые, возбуждённые, с необычными выражениями на лицах. Каждый торопился на какую-то встречу, и только я в одиночестве смотрела прямо перед собой и не ожидала ничего. Только у меня не было никаких планов, никто ко мне не спешил, никто не вскакивал в трамвай, задохнувшись на бегу, чтобы как можно скорее со мной увидеться. Даже телефон, от которого в будний день невозможно было отцепиться, даже телефон молчал как проклятый. А мне так хотелось услышать чей-нибудь голос, который вернул бы меня в мир живущих… пусть что-то и несерьёзное, пусть и по ошибке…

И вдруг он зазвонил. Я схватила трубку.

— Алло!

— Лягушонок? — раздался в трубке приятный мужской голос.

— Что, простите?

— Лягушонок не узнаёт? Это птенчик.

— Ну… разве что так, — неуверенно сказала я.

— Что лягушонок делает?

— Стоит у телефона.

— На своих прелестных ножках?

— Ясно, что не на ручках.

Мужской голос широко улыбнулся и похвалил:

— Лягушончик шутник.

— Как сто тысяч чертей.

— А что поделывает носик?

— Какой ещё носик?

— Ну, твой носик.

— Он на месте, — сказала я после проверки.

— Малюсенький носик.

Я задумалась, не стоит ли мне подтвердить это, но решила не отходить от правды.

— Он не такой уж и малюсенький. Так себе, средний.

— А глазики?

— Что — глазики?

— Сколько у твоего птенчика глазиков?

— Сколько глазиков может быть у птенчика? Надеюсь, что два.

— А сколько у лягушонка ушек?

— Минуточку. Сосчитаю. Два.

— И оба прелестные?

— До неприличия.

— А которое прелестней?

— Кому как нравится.

— Оба одинаковые?

— Не совсем. Одно левое, другое правое.

— А лягушонки любят птенчиков?

— Честно говоря, я не сильна в орнитологии.

— А вот птенчики любят лягушонков.

— Да, в качестве еды. Особенно аисты.

Кажется, птенчик почувствовал себя задетым моей холодной интеллектуальной шуткой, так как буркнул в ответ:

— Плохой лягушонок. Не хочет ласкаться.

— А кто это сказал? — возмутилась я. — Как раз наоборот, с удовольствием бы поласкалась.

— Но не с птенчиком.

— Ох, в конце концов, пусть бы даже и с птенчиком.

Видимо, это прозвучало очень меланхолично, ибо птенчик забеспокоился.

— Лягушка печальная?

— Печальная.

— Отчего?

Отчего я печальная… Ах, много чего можно было бы тут порассказать. И я решила дать более или менее правдоподобное объяснение.

— Суп у меня подгорел.

— Ой, лягушка ты лягушка, я-то уж знаю, что ты хочешь этим сказать, — пикантно прошептал птенчик, — но вот придёт птенчик, чмокнет — и сразу лягушонок будет весёлым.

Вдруг я поняла, что есть кто-то, кому чмоканье этого идиота может казаться делом жизни и смерти.

— Ну, довольно этого, отстаньте от меня, пан Птенчик, — сказала я с неприязнью. — Меня вы и так чмокать не будете, так что прекратим этот разговор.

— Что такое? — остолбенел птенчик. — Вы… вы не… Так что ж вы мне сразу не сказали? Зачем вы мне голову морочили?

— Я вам голову морочила? Ничего себе! Я честно отвечала на все ваши идиотские вопросы. Вы спросили, сколько у меня ушек. Ну, сколько, как вы думаете? Семь? Нет, у меня два ушка, и я вас так и проинформировала. Вы спросили, где у меня носик. А где он у меня должен быть? За ухом? На пятке? Нет, мой носик на своём месте. Правильно? Правильно. Я стою на ножках, трубку держу в ручках, а вам… а вам я всё это сказала в ответ на ваши вопросы. Так в чём дело?

— А «лягушонок»? Я вам говорю «лягушонок», а вы шутите глупые шутки. Вы могли бы сразу сказать, что это ошибка и что вы не лягушонок.

— А откуда вы знаете, что я не лягушонок? Вы думаете, что ваш лягушонок один-единственный на всём свете? Может, я тоже лягушонок.

— Да-а, хорош лягушонок! — саркастически протянул птенчик.

— Да уж получше вашего. Есть такие, для кого я лягушонок. А вы для меня такой же птенчик, как индюк или гамадрил.

Я бросила трубку и опять уселась у окна. Одинокий праздничный вечер тянулся медленно-медленно.

Этот идиот, впрочем, был прав, я его обманула. Ни для кого я никакой не лягушонок. Но только вот он даже и понятия не имеет, до какой же степени можно не быть лягушонком…