Дмитрий Бавильский - Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

Все начинают галдеть, как на большой перемене, сыплются разнобойные реплики и рекомендации, каждый говорит о своём и тянет одеяло на себя. Шум, гам, крики, ещё чуть-чуть – и мордобой начнётся. Но – чу, люди-то собрались высокообразованные, и не просто так, а элита!

– А про глобализацию ты, Митя, верно завернул, – неожиданно для себя встревает в разговор Олег Евгеньевич Гагарин, когда обмен мнениями, казалось бы, иссякает.

Олегу надоела вся эта болтологическая кадриль, и он решил немного поиздеваться над окружающими, замаскировавшись под принятый здесь полемически заострённый тон.

Однако же количество выпитого сыграло с ним нелепую шутку: начав с иронического замечания, Гагарин не смог вовремя остановиться. Он слишком долго молчал в сторонке (можно сказать, всю сознательную жизнь), и теперь его понесло словно бы с горы на санках, едет-едет, скользит по гладкому снегу и не может остановиться.

– Ведь что происходит у нас в больнице? – начал Олег, с изумлением прислушиваясь к звукам собственного голоса. – Здоровье пациентов никого не волнует, главное же – бабки заколотить, понимаете? Совершенно неважно, поправится больной или нет! Зарплата медиков настолько нищенская, что все заняты собственным выживанием, а не выживанием больных – уж простите меня за этот неловкий каламбур. Я не такой мастак в речах, как вы (лёгкий поклон в сторону Мити, разворот в сторону г-на С-ва, С-дзе и Ирины Мацуоновны), но скажу – глобализация несёт нам один только вред. И я, врач-реаниматолог, это ответственно заявляю. Раньше каждый врач подходил к своему пациенту с чувством, с толком и расстановкой, используя не только свои знания, но и интуицию, а что мы видим теперь?

И Олег обвёл глазами всех собравшихся. Он был на подъёме, никакого волнения. Он выискивал глазами сочувствующие лица, словно бы говорящие – кто же, кто же этот прекрасно воспитанный и столь умно говорящий человек, почему мы раньше никогда его не видели и ничего о нём не знали?!

Возможно, именно так ощущают себя нобелевские лауреаты, всему миру и королю Швеции докладывающие собственное credo.

– Так что же мы видим теперь? – повторил Гагарин после эффектной паузы, в которую даже никто протиснуться не посмел. – Штамповка, господа, и единые алгоритмы, никто не отступает от схемы, уж лучше больной погибнет, но я сделаю так, как надо по схеме, а не так, как меня учили представители старой школы…

И снова пауза. И снова внимание медиа-тусовки.

– Старая школа, – Олег искренне почувствовал себя вновь медиком и оттого горестно улыбнулся, – да от неё же почти ничего не осталось… Вы знаете, что во всей больнице только один я всё ещё продолжаю работать с умирающими больными без перчаток! Только я один, а это и есть старая школа. Все же теперь боятся. Боятся рисковать, боятся вкладываться, работают по стандарту. Именно это и есть глобализация!..

– Но с другой стороны, – робко попыталась возразить Гагарину нечёсаная поклонница прогресса, – есть ведь и новейшее медицинское оборудование, способное спасать людей в самых сложных ситуациях, поэтому невозможно однозначно говорить, что глобализация сугубо вредна, есть в ней и положительные стороны.

– Вы знаете, процесс врачевания принципиально уже давно не меняется. Всё, что могли, мы уже придумали и внедрили, всё остальное от лукавого… все эти навороты, – Гагарина не собьёшь: про медицину он знает всё. – А главное, никакими изобретениями невозможно заменить душу врачевателя, его опыт и интуицию…

Тут Гагарин обратил внимание, что вновь появившийся Самохин делает ему разные знаки. Мол, сворачивай выступление, Склифосовский. Рядом с Самохиным стоит Татьяна со скучающим видом, мол – ей всё равно, о чём раскричался этот подвыпивший купчик во фраке.

– Так что, на самом деле, я не знаю, нужен ли особенный путь России или глобализация, – говорит Олег и тушуется, так как видит Дану.

Та стоит в стороне и внимательно слушает выступление оратора. Когда она пришла и с кем?..

На её лице написано изумление, скрыть которое она не в состоянии. Видно, что она внимательно выслушала всё, что Олег сказал, но вот какие выводы она сделала из всего вышесказанного – одному богу известно.

И вот он снова в родных выселках, что рядом с церковью и гастрономом. Стоит со стаканом виски возле раскрытого блокнота. Вытащил новогодние и рождественские свечи, весь запас, накопленный за долгие годы, устроил печальную иллюминацию.

Напившись, Гагарин превращается в другого человека, мягкого, сентиментального, даже слезливого. Его начинает умилять всё вокруг, посещают мысли о дальних странах, путешествиях на яхте под белым парусом, и вот он уже ощущает солёные брызги океана и палящие солнечные лучи…

Так и сейчас – легкомысленные видения увлекают его, развалившегося в кресле, на другой край земли, он начинает засыпать, мотает головой, просыпается, приходит в себя, осознавая, что дома, на выселках, в пыльном углу (комнатные растения давно засохли, превратившись в собственные скелеты), свечи таинственно, как на похоронах или поминках, мерцают (блики по стенам), а перед ним блокнот.

И тогда Гагарин, единым порывом, решает сжечь непонятную вещь, в которой вся его сила и вся его слабость. Денег ему всё равно хватит. И надолго. А если не хватит – заработает ещё. Дана его любит. А если не любит, то и хрен с ней. Олег берет блокнот и подносит его к свече, источающей удушливый ванильный запах. Почему-то корешком, нижним уголком подносит.

И терпеливо держит, ощущая дрожь в руке да и во всём теле. Переплет покрывается копотью, чернеет, а потом первый язычок пламени пробегает по нему, словно стараясь ужалить Олега за пальцы.

И тогда Гагарин мгновенно трезвеет. Он отдёргивает руку, холодный пот выступает у него на лбу и между лопаток. Уже другими, тверёзыми глазами Гагарин смотрит на причинённый талисману ущерб. Минимальный. Могло быть и хуже.

Олег замечает, как бешено колотится его сердце. Он идёт на кухню и достаёт из белого шкафчика аптечку с валокордином, ругая себя последними словами.

– Ну и дурак же вы, Олег Евгеньевич, неудачник, поп-расстрига, мудило кемеровское…

«Неудачник» – до сих пор самое страшное для него ругательство с тех пор, как покойный отец пригвоздил, предвидя долгое, горделиво-горбатое одиночество, отсутствие угла, детей, тепла…

Вот откуда огонь, который сам зажёг и которого сам же испугался.

Забыл, кем был, а новым человеком не стал. Ещё не стал, или не дано уже? Тайное знание наваливается свинцовой тяжестью, припечатывает к земле. Олег тяготится талисманом, боится его возможностей.