Джон Шемякин - Дикий барин (сборник)

Она всех ниже по званию называла «офицерики» или «матросики». Накрасила бабушка губы у зеркала, что я видел ровно три раза в жизни, спустилась вниз, подошла к объявлению милого своего и отпечаток губ прямо на фамилию!

– Собьем, Джон, охранку со следа… Борделить – так на всю трешницу! И вот зря ты приписал пункт «подготовка покушения на Горбачева». Это дешевит комедию, Джон, дешевит…

Это я написал не про Крым. Распрягайте, хлопцы, коней.

Одного моего прекрасного знакомого удивило до крайности то, что я свою бабушку называл по имени и отчеству – Александра Ивановна. И на «вы». Хотя практически постоянно жил с ней, она меня воспитывала, говоря прямо.

Но на «вы» называл. И Александрой Ивановной. Так-то ее Александра Августовна надо было называть, но она своего немецкого прошлого не любила, поэтому мы играли в русских Александру Ивановну и Джона Александровича.

Александровичем меня в честь ее записали. Иначе вообще бы мне жизни не было.

Так вот, знакомого моего это обстоятельство практически шокировало. Как так можно, мол? Что за дремучесть, не сказать сектантство?!

И так знакомый мой разошелся в своем недоумении, что я даже огорчился.

И, огорчившись, заметил:

– А вот ты свою Машу постоянно супругой называешь. «Мы с супругой поехали в гости», «тут мне супруга моя и говорит», «это брат моей супруги» и прочее такое. Тебе вот это странным не кажется. Женаты вы два года. В Маше сто пятьдесят сантиметров, и ей двадцать пять лет. Супруге-то, говорю, твоей величественной. Имеешь супругу, заводи и прислугу! А иначе странно! Называй тогда диван свой раскладной ложем, будь последователен. На ложе супруга под балдахином веет нежным своим опахалом и прочее… Супруга! Я ее, помню, под краном мыл, а она ножки свои толстенькие поджимала… Это давно было, не переживай!

Я бываю очень неприятным собеседником.

Первыми химический пилинг лица в СССР испытали в Магадане одноклассницы моей матушки. В 1954 году.

На вопрос о секрете красоты своей мамы моя мама бодро ответила, что, девочки, куриный помет на лице на всю ночь, и проблемы наши, девичьи, решены. Румянец, свежесть, исчезновение веснушек. Помет разогреть, потом терпеть.

Я бы написал, что похоронили всех девочек в одну аллею, было много слез и лейтенант один застрелился над свежей могилой, но мама запрещала мне врать более семидесяти раз в день.

Около месяца по школе ходила моя умница матушка без всякой там конкуренции. И время это было использовано матушкой с толком. А когда подружки начали возвращаться, то мама научилась бегать, полюбила природу родного края и изучила все воровские пути отхода.

Добродушное желание помочь всем окрестным дуракам, презрение к доводам рассудка и легкость восприятия мира мама передала мне в полной коллекции.

У меня есть двоюродная сестра Оля.

Человек такого оптимистического склада характера, что людей, непривычных к подобному накалу жизнерадостности, порой приходится приводить в чувство, обливая холодной водой.

Уж на что я человек-улыбка, а до Оли недотягиваю. Такой она колокольчик, что в сравнении с ней я просто треснутая рельса на цепи у ворот, в которую вертухаи дубасят, созывая зэков на стылую баланду.

Оля – художница. Естественно, что такая вот беда одна не приходит, и поэтому Оля еще скульптор и декоратор. Многие, придя ко мне в гости, окончательно убеждаются в моей мании величия, разглядывая гипсовый бюст в прихожей. Перешептываются, показывая глазами на два моих портрета в стилистике Доу. Вот, мол, он каков! Дориан-то наш, Грей. Устроил тут, понимаете, Эрмитаж.

Раньше я, запинаясь, объяснял ситуацию, оправдывался, накидывал на скульптурное великолепие пальто. А теперь рукой махнул. Думайте что хотите.

Кузина Оля постоянно выходит замуж. Не успеешь привыкнуть к Сергею, только перешел на «ты» с Александром, а на подходе уже какой-то Коля, уже, глянь, Валентин с шампанским торчит в дверях, в гости он пришел, сизое рыло.

Года два тому назад я не выдержал и стал взывать: Оля, говорю, сестра моя любезная, давай-ка уже определяйся. Что это за бесконечные репетиции?! И ладно бы парни твои были поганенькие да плюгавенькие, нет же! Все как на подбор. Статные преображенцы практически. Пробка Степан. Милушкин-кирпичник. Елизавета Воробей. Нет, смеется проказница, нет, не пресытилась я еще своим девичеством! И что с ней сделаешь?!

Мужчин себе Оля выбирает исключительно дельных трудовых профессий. Натура художественная. Тянет ее к природе, за гаражи, на насосную станцию ей хочется.

Трудно забыть, например, кузнеца Алексея, мастера горячего обжима металлических изделий. Сколько ликования вызвал у меня пожарный Виталий! Горько и пусто стало на душе при прощании с шофером Виктором. А как плакал у меня на кухне, упрятав багровое обветренное лицо в огромные ладони, романтик Антон, штурман нефтеналивной баржи ЗЩ-483…

Подруг-то у Оли немного из-за ее постоянного состояния «на очевидном выданье». Подруги-то не дуры такую бомбу тикающую к себе домой приводить, с мужем-сварщиком знакомить. Поэтому функцию подруги выполняю со свойственным мне умением я сам.

Это изнурительно интересно.

Оля тут решила ко мне в гости приехать, погостить, набраться свежих впечатлений. Такая это радость непередаваемая! Приезжай, кричу в трубку, приезжай скорее, тут такие портовые грузчики есть, такие стропальщики!

Моя сестра Оленька-Гуляй-Пока-Здоровенька ежедневно совершает пробежки в лесополосе.

Летом сестричка бегает так, что старенький эксгибиционист районного значения (Чербурасов Анатолий Сергеевич) плачет в зарослях, немного сгорбившись и сжимая фотографию Оли в свободной от занятий руке. Понимает, что такая вот конкуренция с Олей его губит.

А зимой Оля бегает одетой неожиданно тепло и разнообразно.

Подъехал утречком к родным воротам и вижу, как по дорожке мчится на лыжах форменный гренадер из отступающей армии Бонапарта. Ольга – художница, удержу не знает. Если уж наряжаться в подобранное по дороге, то будьте покойны, будет радужное пончо! Шапка из Лапландии с рогами. Красные боты. Шарф до земли.

– У меня еще бурка есть, – говорю сестре, – надевай ее почаще. Мало о нас слухов по деревне ходит. Ты хоть бы в укромных буераках каких бегала, родненькая. Ведь скоро по наши души соседи с вилами придут, хорошая моя…

Моя сестра Оля – сезонная дама. Собой прекрасна. Она, с ее уверенных слов, младше меня лет на двадцать. Кто тогда бил меня на горке – непонятно.

Она и сегодня умнее, красивее и сильнее меня. Поэтому я ее боюсь. Как и тогда на горке.