Михаил Жванецкий - Собрание произведений в одном томе

– И чего? Все время?..

– Все время, иначе все разбегутся. И враги не будут враждовать, и друзья не будут дружить. А нам они пока нужны. Обстановка сложная. Ну, иди, корми друзей, врагами я само займусь, и чтоб все понимал. А то стыд. Ни у одного государства такого бестолкового народа нет… Иди. Стой! Ты меня любишь?

– Ага.

– Пошел!..

Великая страна. При внутренней вражде – большая внешняя дружба. Часть ездит быстро, часть – медленно, и те, кто ездит быстро, ждут тех, кто медленно, или выезжают им навстречу назад, чтоб уже вместе вперед.

Передовые делятся опытом с отстающими и отстают (так как объясняют и показывают на ходу). Как танцы. Хорошие танцоры обучают плохих, передают им мастерство, которое у них не восстанавливается, а тем все равно не передается.

Талантливые обучают бездарных, пытаясь научить их таланту. Зато бездарные задают тот знаменитый общий низкий уровень, от которого мы не можем оторваться, невзирая на спешку, суету, гигантские усилия и крики к другим странам: «Подождите!»

Да, лучше стал жить народ, раздухарился, осмелел. Из мусоропровода рубахи пошли. Бритвы металлические «Спутник». Цельная швейная машина «Проминь». Комбайн кухонный «Страуме» по частям… Пиджак букле «Светоч». Брюки габардиновые «Ой-тык Оол».

Раздобрел народ. Соус в канализации находят, в отбросах – рыба фаршированная. А вчерась старушка двоих с балкона окатила, химчистка не взяла – сироп. Окончательно народ сдурел. Шуточки шутит от переедания.

Магазины ломятся, сорок шестой размер никто не берет. Мужчина на физической работе пятьдесят вторым животом об верстак трет. Кашне ему не хватает шею замотать. Вместо рожи такая сковородка – жена или другая женщина за неделю не перецелует. А вы говорите: концентрат в урне нашли!

Бабка с магазина прет, с нее крупа сыплется, куча ворон сзади – не обернется! Сама жирная. И дети у нее кроты, щеки сзади видны, зады свисают, как черешни.

А бабы некоторые только боком в государственное учреждение, только боком. Скомандуй ей: пятки вместе, носки врозь, – умрет не сомкнет! И дышит, как компрессор. Желудок на глаза давит! И грозит им полная недвижимость. А куда они пойдут? Два шага вперед – телевизор, два шага назад – туалет, руку протянул – мусоропровод.

Им говорят: «Дамы, бегайте, чтобы выжить». Так она тебе и побежала сама по себе, если ее там никто не ждет. Эта врачиха по телевизору говорит: «Не смотрите меня сейчас, вредно. Выключайте, бегите!» Это ж надо характер иметь.

По аптекам сидят. Помереть боятся: знают, что царство небесное отменили, значит, все надо здесь иметь, потому что там уже точно ничего не будет.

Мусоропровод раскалился: литература идет, костюмы, шляпы пошли велюровые и макинтоши синие – начальство выбросило. Интеллигентный мужчина пятнадцать рублей дает, только чтоб рояль забрали. А куда я с этим роялем пойду? Макинтош китайский «Дружба» ни одна комиссионка не берет. Брюки галифе, диагональ, еще четыре поколения могут сквозь чащу продираться – в отбросах. Только ходят бабы губы кривят: того у меня нет, этого нет. Я ей говорю: «Встань на мое место под мусоропровод, все будешь иметь!»

Нашу жизнь характеризует одна фраза: «Так больше жить нельзя!»

Вначале мы ее слышали от бардов и сатириков, потом от прозаиков и экономистов, теперь от правительства.

Наш человек эту фразу слышал и триста лет тому назад, двести, сто и, наконец, семьдесят лет назад сделал так, как ему советовали, ибо так больше жить нельзя… С тех пор слышит эту фразу каждый день.

Убедившись, что эти слова перестали быть фразой, а стали законом, не зависящим от образа жизни, он повеселел. Как бы ты ни жил, так больше нельзя.

А как можно? Тут мнения делятся. Там, за бугром, вроде живут неплохо, но так жить нельзя. Кроме того, с нами находятся крупные работники, которые и твердят, что так, как там, нам жить нельзя, и мы уже один раз отказались, и мы должны мучиться, но держать слово. На вопрос: «Там есть есть чего?»

– Есть чего.

– Одеть есть чего?

– Есть чего.

– Пить есть чего?

– Есть чего!

– Так почему – так жить нельзя?..

Тут они багровеют, переходят на ты, а потом тебе же про тебя же такое, что ты долго мотаешь головой и ночью шепчешь: «Постой, я же в шестьдесят пятом в Казани не был…»

В общем, как там – жить запрещено, а как здесь – жить нельзя. Поэтому сейчас с таким же удовольствием, с каким раньше публика наблюдала за юмористами, балансирующими между тюрьмой и свободой, так сейчас – за экономистами, которые на своих концертах объясняют, почему как здесь – жить нельзя, а как там – не надо. Потому что, мол, куда же мы тогда денем тех, кто нам мешает, их же нельзя бросать, нам же их кормить и кормить: потому что это их идея жить, как жить нельзя, куда же мы авторов – неудобно.

Билета на концерты виднейших экономистов не достать, хохот стоит дикий. Публика уже смеется не над словами, а над цифрами.

Тут соберут, там потеряют.

В магазинах нет, на складе есть – на случай войны.

Тогда давайте воевать поскорей, а то оно все испортится.

И что в мире никто мороженое мясо не ест, только мы и звери в зоопарке, хотя звери именно не едят, только мы.

Вот я и думаю, а может, нас для примера держат. Весь мир смотрит и пальцем показывает:

– Видите, дети, так жить нельзя!

Так, как раньше, жить нельзя. Теперь – как теперь? Вопрос на первый взгляд простой: живи, и все. Если выживешь. Договорились, что мы умираем раньше всех. Об этом мы договорились. Умираем, чтобы сконцентрировать, а не растягивать процесс. Умираем раньше, причем намного, иначе договариваться не стоило. Сделать ярче короткую, но яркую – таким бывает экран неисправного телевизора – жизнь и ослепительную точку в конце.

Борьба с населением подходит к концу. Все от него отмежевались, и народ остался один. Население, предупрежденное, что никак не пострадает, игнорирует предупреждения. Борьба с пенсионерами тоже подходит к концу. Давно было ясно, что им не выжить. Им и не надо было начинать. В принципе с ними разговор окончен. Либо они идут в структуры, и вертятся, и крутятся, либо не мешают. Как? – это их дело.

Всем видно, что от любых постановлений правительства они страдают в первую очередь. То есть ничего нельзя постановить. Они парализуют правительство. Как бы ни высказался Центральный банк – опять встревоженные лица стариков. Кажется, у них это единственное выражение лица. Видимо, от стариков надо избавляться еще в молодые годы.

Говорят, что и дети страдают. Кто-то это видел. Значит, надо избавляться и от них. Детей и стариков быть не должно. Как они этого добьются – это их дело. Оставшееся население не сможет помешать реформам, и жизнь изменится к лучшему, что она и делает, хотя и незаметно для участников процесса. Это как часовой механизм. Большая стрелка – законы парламента. Минутная – распоряжения правительства. А ремень от часов – изменение жизни к лучшему. Как видим, они тесно связаны между собой.