Михаил Жванецкий - Собрание произведений в одном томе

Нельзя, нельзя нам строить без гибели – стоять не будет. Рухнет к чертям, пылью взорвется – возрадуется.

Нету техники, нет умения, нет желания. Только на крови стоит – что Петрово, что Сталиново. Кровь ему качество дает. Когда под каждой шпалой лежит наш скромный герой – и ходит дорога «Москва – Воркута». Ибо очень большие длины и очень много шпал нужно. А всего не хватает, кроме людей. Вот и вперед, вперед!.. Ни что сзади, ни что посредине – только вперед, чтоб выиграть сражение, пока они нас техникой не задавили.

Наша сила в людях, в том, что мы их не считаем. Первые в мире. Мы бросаем их на пулеметы, забрасываем ими ямы, выравниваем ими дороги. Чтоб пройти. Больше у нас ничего нет. Мы серые, мы отсталые, да и у командиров таланту мало… Только людьмыма, умеющими кусаться, царапаться, выламывать и вырывать кости в тихой ночной борьбе. Людьмыма! Не считая. Начнем считать – пропадем. Посчитаем – пропадем, умрем – не доползем.

Поэтому, не считая, вперед, до той конечной цели, которая там должна быть, мы ее все равно обозначим громадной гибелью своей. Ибо мы – первые.

Что сказать тем, кто не был? Что сказать тем, кто хочет?

Счастье я испытываю только здесь, под Москвой, и, кто-то будет смеяться, в средней полосе России. Когда прошел дождь или лес в снегу. Главное, чтоб легко открывалось окно. Я поражался обилию еды, машин, вещей, но там мне нечего было сказать, некому было сказать и незачем было говорить. Незачем было думать. Я мог думать только о нас, говорить только с нашими.

Как бы ты себя ни вел, что-то в тебе есть от твоей страны, что порождает желание подарить что-нибудь. «Это только раз стиранное, это ненадеванное, это тебе будет как раз». Брал, конечно, что ж я могу сделать, если я представитель страны, как нас учили, где ничего нет, как мы сами знаем, и я ничего не могу ни подарить, ни противопоставить, только дождь и лето, снег и лес, громыхающую перестройку. Но все это осталось дома. Пьешь, ешь из чьих-то рук. А деньги там достаются трудно, и вид у нас у всех неважный. И ценности мои, которыми я здесь горжусь, там незначительны, и мышление неприменимо.

Туда трудно приезжать отсюда, там нужно сразу жить лет двенадцать-пятнадцать или родиться и снять проблему. Ты будешь спокойным, спортивным и улыбающимся, из проблем у тебя будут только собственные: любит – не любит, смогу – не смогу. Государства ты не будешь видеть в упор, да оно тебе и не нужно. Ты будешь молча удивляться, если не будет билета, и просто уходить, это настолько необычно, что даже не подлежит выяснению. Ты будешь прислушиваться к себе и выяснять только то, что ты хочешь, не интересуясь тем, есть ли оно. Ты будешь заниматься конструированием, считая прибыль и планируя свой отдых. Большой ли смысл приехать туда даже хорошо? Имея работу, допустим концерты. И жить в хорошем отеле, что сводится к кондиционеру и пейзажу. Лежать на матраце у бассейна в окружении чужой речи. Если даже красивая женщина скажет тебе: «Екскьюз ми», – ты ей максимум скажешь: «Екскьюз ми». Там, когда ты сыт, тебя убивает невозможность разговора с женщиной. Она начинает сомневаться в своей красоте, а ты – в своем уме. Если бы ты собрался там жить, ты б яростно учил язык и вышел через пять-шесть лет на средний пуэрто-риканский уровень, чтоб подобраться к средней женщине такой же разорванной судьбы. Ты лежишь среди чужой речи, у тебя ампутирован язык, блеск, остроумие, а физическая красота, которую ты привез из страны с плохим питанием, здесь никого не интересует. И ты лежишь, читая русские журналы.

– I am from Moscow.

– О, glasnost.

Да… да, это все, что ты заработал. Ни ты их, ни они тебя больше не интересуют, ты пополз к воде и присел среди чужих детей. Затем такой же обед, где полчаса тыча пальцем, объясняя, хохоча и плача, ты получаешь не то, что хотел, и ешь его, стесняясь. Затем на лифте едешь к себе в номер 1020 и сидишь, тускло глядя на экран телевизора. Там десять программ или двадцать, а тебе все равно – хоть триста. Или же в театре, где тебе тоже все равно, тем более если это что-то современное в авангардной постановке. И наши все внимательны, и возятся с тобой, и дарят что-то, и кормят. Но, ей-богу, для тебя это не самая лучшая роль. Мой совет: родиться там, пока не поздно. А уж коли ваши родители встретились и полюбили здесь друг друга, нам трудно там и плохо здесь. И нет у нас другого, как изменять жизнь здесь, вначале приближая ее к той, а потом и уходя.

Со своими проблемами и несчастьями ты и здесь неизвестно кто, а там совсем, как кошка на сцене. Куда бы вы ни побежали, вы мешаете всем и не можете играть ничего, кроме кошки на сцене.

Отсутствие женского общества. С двумя долларами и тремя словами для женщины, которая вам понравилась, вы полубродяга или полусумасшедший. Мы об успехе не говорим, но они там так огибают взглядом. Воскресная улица запружена народом, масса девушек, все смотрят, и ни одна не видит вас. Здесь хоть ты обратишь внимание чудовищной глупостью или старым анекдотом, там, открыв рот, ты вспоминаешь, что из него вылетают незнакомые слова с дурацким же хохотом. Эффект разительный. К моральному одиночеству прибавляется физическое.

К вывозу красивых жен отсюда отношусь сочувственно. Лучше разводитесь здесь. Там у вас хватит проблем. Конечно, она вас любит, и по ее инициативе вы побежали в ОВИР, и вы, конечно, там будете искать и найдете работу, и сразу же начнете вкалывать в диком темпе, и вам хватит стрессов и нагрузок, чтоб слегка измениться. Вы уже не любите как прежде – ни времени, ни здоровья. А там-то не то что здесь, а наоборот, там богатство беспредельно, а бедность имеет предел, и всегда найдется он – лет шестидесяти, безумно элегантный, одинокий, седой, в чудовищном «Мерседесе», со своей горой. Да, у него своя гора, внизу спортзалы, вверху рестораны. Как бы вас ни любили, но этот вариант… такое бывает раз в жизни. И: «Я буду жить неподалеку, ты будешь приезжать с детьми. Он такой хороший, он все понимает, ты знаешь, когда мы говорим по телефону, он выходит».

Конечно, это не о вас, конечно, ваша останется с вами, как говорила моя бабушка: «Твоя от тебя не уйдет», хотя большинство уходит. Кто его знает, может, они должны быть не так красивы, как преданны. Но ведь и богатство беспредельно. Представляете, живут в городке наши люди, работают, постепенно богатеют и вдруг: «Миша, представляешь, приезжает шейх из Кувейта и скупает здесь все, а мы думали, богаче Гриши и нет никого».

Нет, нужно родиться там, тогда вам не кажется подозрительным такое количество счастливых лиц. А может, они и не счастливые, просто в улыбках. С детства они не чувствуют государство, а любят страну. Рискуя тавтологией, скажу, уж больно наоборот у нас, уж очень больно наоборот. Страну, что мы любили, заменило государство, его невозможно любить, как бы ты ни изворачивался. Нас пугают родиной с какими-то длинными руками, цепкими пальцами, которая тебя достанет, где бы ты ни был. Там любят не родину и не государство, там любят свою страну, и на себе носят ее флаг, и поют ее гимн у костра. Мы свой гимн не поем. Мы только можем встать под эту музыку в память о погибших.