Михаил Жванецкий - Собрание произведений в одном томе

– Подпишете?

– Подпишу.

– Вот. (Дает бумагу.)

– Вот. (Подписывает.)

– Значит, мы спокойны?

– Спокойны.

– Значит, мы уверены?

– Уверены!

– А вот теперь правду!

– Давай.

– Неужели сделаете?

– Сделаем.

– Я вас лично прошу.

– Конечно.

– Я просто надеюсь.

– Обязательно.

– Клянетесь?

– Клянемся!

– И подпишете?

– И подпишем.

– И выполните?

– А как же.

– Может, мне?..

– Нет, нет. Ничего!

– Но вы уже третий раз подписываете.

– Сделаем.

– Я столько проехал. В кабинете сутками дожидался.

– Сделаем.

– Ну зачем вы так? Вы даже не рассмотрели как следует. Для вас это пустяк.

– Сделаем.

– А мы год работы теряем.

– Сделаем.

– Честно. Если бы не до зарезу, я бы не приезжал. Я сам руководитель.

– Сделаем.

– Ну, может быть, вы еще подумаете. Ну, хоть завтра. Я приду. Я готов. Мне кажется, вы не подумали.

– Не надо. Сделаем.

– Может, я в понедельник забегу.

– Не надо. Сделаем.

– Эх!.. Ладно, будет и на нашей… Вы и к нам когда-нибудь.

– Ой! Что с вас взять… Сделаем!

– Спасибо! Я тебя запомнил.

– Сделаем, сделаем!

– Я тя встречу. Ты еще у меня поваляешься. Я тя прищучу! Такая лиса. Мне говорили.

– Сделаем, сделаем. Уже приступаем.

– С какой рожей приступаете? Тебе ж это ничего не стоит. Это ж два часа.

– Сделаем, сделаем.

– Я тя встречу.

– Сделаем.

– Ты у меня поплачешься. Двести человек без зарплаты.

– Сделаем. Езжайте.

– Я только за порог, как у тя из головы выдует. (Плачет.) Подонок. Убийца. Я такого гада в жизни… Ну, подожди.

– (Телефонным голосом.) Не беспокойтесь, сделаем. Езжайте, железно!

– (Всхлипывает.) Пёрся… Одна дорога. Восемнадцать суток… Пока билет достали туда-назад…

– Сделаем. Езжайте. Твердо. Слово.

– Я… все у него есть… и он отказывает…

– Ни в коем случае. Сделаем. Езжайте, твердо. Навсегда.

– Да. Навсегда. (Всхлипывает.) А может, в самом деле сделаете? (Всматривается.)

– (Прячет лицо в бумаге.) Обязательно.

– Нет! Отказал, мерзавец!

– Ни в коем случае!

– Отказал, змея! Это ж никто ж не поверит. Такой пустяк. Два пальца… Ну хоть половину, ну хоть сорок штук…

– Все сделаем!

– А подпишете заявку?

– Пожалуйста. (Подписывает.)

– (Читает.) Немедленно изготовить… Си-ним?!! Отказал! Все…

– Сделаем.

– (Тише.) Обманул.

– (Тише.) Сделаем.

– (Еще тише.) Обманул.

– (Совсем издалека.) Сделаем.

– (С Дальнего Востока.) Обманул.

– (Из Москвы.) Сделаем.

Мы читаем письма и радуемся, насколько выросли интересы наших читателей. Семенова волнует, когда в его доме будет горячая вода. Письмо написано живо, заинтересованно, с оригинальным концом.

Липкин, пожилой человек, инвалид без ноги, мог бы отдыхать, но пишет, интересуется, когда отремонтируют лифт. Письмо написано прекрасным языком, со старинными оборотами, яркими примерами.

Целая группа читателей в едином порыве написала об ассортименте продуктов в близлежащем магазине. Не каждый профессионал найдет эти берущие за душу слова, так расставит акценты. Браво! Это уже настоящая литература.

Страстно и убежденно написано письмо о разваливающемся потолке. За каждой строкой, как под каждым кирпичом, встают живые люди наших дней. Чувствуется, как много пишут авторы. Уже есть свой стиль.

Условно произведения читателей можно разбить по сезонам. Зимой большинство увлекается отоплением, очисткой улиц. Осенью живо пишут о люках, стоках и канализации. Летом многих интересует проблема овощей и железнодорожных билетов. Ну нет такого уголка, куда бы не заглянуло пытливое око нашего читателя, где бы не светился его живой ум.

А насколько возрос уровень культуры! Каких горожан раньше интересовали вопросы зимовки скота, заготовки кормов? А сейчас люди поднимаются до требования соблюдать культуру животноводства, просят, умоляют укрепить дисциплину в животноводческих комплексах. Особо интересуются сроками убоя крупных рогатых животных.

Каких горожан интересовало, будет нынче урожай или нет, а сейчас многие спрашивают, что уродило, что не уродило, сколько засеяно гречихи и где именно она растет.

Мы читаем письма и радуемся многообразию ваших вопросов. Хочется надеяться, что читатели радуются многообразию наших ответов.

Товарищи, не надо меня выгонять: будет большой шум. Клянусь вам. Меня вообще трогать не надо: я такое поднимаю – вам всем противно будет. Те, кто меня знает, уже не препятствуют. Очень большая вонища и противный визг. Так у меня голос нормальный, но если недодать чего-нибудь… Ой, лучше мне все додать… Клянусь вам. И походка вроде нормальная, но если дотронуться… Ой, лучше не трогать, клянусь. Держитесь подальше, радуйтесь, что молчу… Есть такие животные. Его тронешь, он повернется и струей дает. Тоже с сумками.

Я как замечу, кто на меня с отвращением смотрит, – все, значит, знает. Клянусь! А что делать? Зато все – по государственной, и с гостями тихий, хотя от ругани акцент остается. А что делать? Всюду все есть, и всюду все надо добыть. Есть такое, а есть такое. Цемент есть для всех, а есть не для всех – очень быстросхватывающий. И колбаса есть отдельная, а есть совершенно отдельная – в отдельном цеху, на отдельном заводе, для отдельных товарищей. Огурец нестандартный, обкомовский… Только каждый на своем сидит, не выпускает. Тянешь из-под него тихонько – отдай! Что ж ты на нем сидишь? Отдай потихоньку. Дай попользуюсь. Да дай ты, клянусь, отдай быстрей. Брось! Отпусти второй конец! Отпусти рубероид! И трубу три четверти дюйма со сгоном для стояка… Отпусти второй конец, запотел уже.

Главное, разыскать. А там полдела. В склад бросишься, дверь закроешь, там – как свинья в мешке, визг, борьба, и тянешь на себя. Глаза горят, зубы оскалены – ну волк степной, убийственный. И все время взвинченный. Все время – это значит всегда. Это значит с утра до вечера! Готов вцепиться во что угодно. Время и место значения не имеют.

В трамвае попросят передать, так обернусь: «Га?! Ты чего?» Бандит, убийца, каторжник. Зато теперь между ногами пролезет, а не передаст.

Руки такие потные, противные. Пожму – он полчаса об штаны вытирает. Зато теперь, чтоб не пожать, все подпишет. Взгляд насупленный, щеки черные, и ругань вот здесь уже, в горле. Я ее только зубами придерживаю. «Га?! Ты чего?!» Рявкнул и сам вздрагиваю. Прямо злоба по ногам. Дай все, что себе оставил. Как – нет? Что, совсем нет? Вообще нет? Абсолютно нет? Есть. Чуть-чуть есть. И – от греха. И дверную рукоятку под хрусталь с отливом, и коврик кухонный с ворсой на мездре.

Я бегу со склада – кровь за мной так и тянется. То я барашка свежего – по государственной. Только что преставили. Еще с воротником. Такой след кровавый до кастрюли тянется. И быстро булькает. Потому что не газ дворовый, а ацетилен с кислородом – мамонта вскипятят. И в розетке чистые двести двадцать. Не туберкулезные сто девяносто, как у всех, а двести двадцать, один в один. И все приборчики тиком-таком. Ровно в двенадцать этот рубанет, тот вспылит, этот включится, тот шарахнет, и маленький с-под стола «Маячка» заиграет.