Нонна Само - Пришла подруга

Через год совместной жизни Катя подошла к дивану, вынула из рук Леши журнал и объявила, что полюбила другого и они, т. е. она и Леша, разводятся. «Я ухожу к другому». «А как же я? Я что, с твоей мамой останусь?» Катя объяснила, что, хотя она уходит жить к новому мужу в его квартиру, Леше оставаться с ее мамой нельзя, потому что они, т. е. Леша и его теща, теперь друг другу никто, и ему нужно вернуться к родителям. Дальше события развивались параллельным курсом.

Леша ушел, но страдал, звонил, поджидал Катю у работы и умолял бросить «этого типа» и вернуться к нему. Потом он стал говорить ей и своим родителям, что кончит жизнь самоубийством. Его энергичная мама устроила страдающего сына на какое-то судно, которое плавало в разные страны мира и привозило продукты, и Леша работал там по специальности, инженером по холодильным установкам. Леша посылал с судна Кате радиограммы довольно однообразного содержания, например: «Загрузились в Гамбурге тчк люблю навек вскл». Через год он скопил некоторую сумму, уволился с парохода и купил однокомнатную кооперативную квартиру. Это, значит, о Леше.

Теперь о Кате. Ее новый муж Семен был, не в пример Леше, очень энергичный и целеустремленный. Он защитил кандидатскую диссертацию и намыливался писать докторскую. День у него был четко расписан и организован. Жили они в его двухкомнатной квартире, и там всегда был идеальный порядок и чистота. По воскресеньям Семен делал генеральную уборку, пытаясь привлечь к этому увлекательному занятию молодую жену, но потом, не видя от нее проку, отправлял на целый день к маме, где Катя могла наконец-то всласть наговориться по телефону с несколько подзабытыми ею друзьями и подругами. Еще он еженедельно протирал мебель «полиролью», а на дно всех вазочек наклеил кусочки из сукна, чтобы не царапать полировку. Он, как и Катя, курил, но для этого выходил на лестничную площадку и отправлял туда же курить и Катю, а когда она попыталась сопротивляться и объяснила, что стоять с сигаретой как дура столбом в подъезде она не хочет, купил две маленькие раскладные табуреточки с тряпочными сиденьями и выходил с ней покурить на этих табуреточках, что было еще нелепее, чем стоять столбом. Потом выяснилось, что питаться ежедневно яичницей с помидорами мало того, что поперек горла, но еще и вредно, а есть только бутерброды – увольте, я не в турпоходе, и вообще, обед должен быть обедом, а не черт знает чем. В общем, он начал раздражаться, и все чаще и чаще, и в конце концов из состояния постоянного раздражения не вылезал. И, согласитесь, было от чего: когда жена, вместо того чтобы поджарить кусок мяса, или заквасить капусту, или постирать хотя бы на кухне занавеску, сидит целыми вечерами у телефона, это мало кому может понравиться. Катю же ее Семен совершенно не раздражал, она вообще такого чувства не знала. Хотя эти дурацкие табуретки для курения, суконные донышки и постоянное желание «нормальных щей» тоже кого угодно могут довести до ручки. Но ее, повторяем, ничто не раздражало, хотя через год стало ясно, что их брак себя, что называется, исчерпал, и пора разводиться. Тут как раз объявился преображенный активным трудом первый муж, весь такой энергичный и навеки влюбленный.

Снова была свадьба, мамину комнату и квартиру они обменяли на хорошую двухкомнатную квартиру и стали опять вместе жить-поживать и добра…

Нет, добра они не наживали, поскольку иссякнувший в трудовых подвигах на ниве корабельных холодильников Леша тут же рухнул на диван (правда, уже в их собственной с Катей комнате) и приволок на свое ложе полную наволочку грецких орехов. Он отличался постоянством, и в это понятие входили и его любовь к Кате, и диван, и орехи. Даже вскоре появившаяся дочь Юлечка ничего особенно не изменила. Правда, Кате пришлось на год засесть дома, но девочка росла спокойная и с интересом прислушивалась к телефонным разговорам, которые вела ее мама, одновременно кормя дочь грудью.

Когда наступили новые непонятные времена и стали закрываться расплодившиеся в громадном количестве и, как выяснилось, никому не нужные НИИ, Лешин институт тоже рухнул, но не до конца. Он как бы существовал, Лешу не уволили, но на работе он почти не появлялся («А, там делать нечего»), хотя деньги какие-то ему платили. Совсем крошечные, но «мне хватает», говорил он, пересыпая из кулька в наволочку орехи. Теперь он почти не вставал, листал газеты и пялился в телевизор, время от времени впадая в спячку. Его любимую яичницу приносили ему на диван, и он наловчился есть ее лежа, хотя иногда некоторые кусочки падали мимо рта и размазывались по дивану.

Катины же дела шли довольно успешно, она работала в какой-то лаборатории по сертификации и со своим общительным и, как теперь говорится, коммуникабельным характером находила заказчиков и заключала договора. Ее должность называлась новым словом «менеджер». Она даже могла скопить денег на две путевки в Анталию, на десять дней, но Леша ехать отказался. «И что я там буду делать?» – удивленно спросил он. «То же, что и здесь, – лежать». «А зачем куда-то ехать, чтобы лежать?» «Там ты будешь лежать на пляже», – объясняла Катя. Но в итоге она поехала одна, а на оставшиеся деньги купила там себе премиленькую дубленочку с капюшоном.

Теща Елизавета Петровна вышла на пенсию, чтобы приглядывать за внучкой, у которой, как она объяснила, трудный возраст, пятнадцать лет. Ей, конечно, виднее, она педагог, хотя ничего трудного у Юлечки не было, она росла спокойной и послушной девочкой, плоть от плоти этой семьи, где никто ни на кого не раздражался и не учил жить.

Но – ничего подобного, подумаешь, лежит и лежит, у всех свои плюсы и минусы. Только однажды, когда завели скотчтерьершу Топу и с ней надо было по вечерам гулять (Юлечку в темноту не отпускали), Елизавета Петровна сказала как-то Кате, впрочем, вполне благодушно: «Скажи своему спящему красавцу, чтобы собаку вывел». «Да ну, мам, легче самой сходить», – отмахнулась дочь. Кого она имела в виду под «самой» – неизвестно, но, судя по всему, не себя, так как тут же села звонить по телефону. Елизавета Петровна надела растоптанные боты и пошла с Топой на улицу. Можно было бы сказать: «И все у нее внутри клокотало от возмущения, но она с трудом сдерживала себя». Но это было бы неправдой, потому что ничего у нее не клокотало, а значит, и сдерживать было нечего.

И вдруг Елизавета Петровна преподнесла сюрприз. Началось с того, что, собираясь по вечерам гулять с Топой, она вместо растоптанных бот стала надевать туфли. Затем был извлечен из недр шкафа забытый берет, в котором Елизавета Петровна когда-то ходила в театры со своим классом, и вообще за час до выгула собаки Елизавета Петровна начинала загадочно улыбаться, заговорщицки переглядываться с Топой, укладывать в какую-то замысловатую прическу волосы и беспрерывно смотреть на часы. И наконец, водрузив на прическу берет, тожественно выходила за дверь, ведя на поводке Топу, явно довольную таким поворотом дела, поскольку гуляли с ней теперь не пять минут, как раньше, а почти по часу. Однажды их не было больше двух часов, и взволнованная Катя бегала по всем дворам, разыскивая пропавшую маму с собачкой. И даже Леша, стоя на балконе, кричал на весь двор: «Топа, Топа!» В ответ на упреки, которыми ее встретили дома, Елизавета Петровна заявила, что она взрослая женщина и имеет право на личную жизнь. Выяснилось, что «личная жизнь» представляла собой «серьезного, интеллигентного и очень одинокого человека», с которым Елизавета Петровна познакомилась в скверике, где одинокий человек выгуливал своего фокстерьера Тузика. И что она сегодня была у него в гостях. Одинокий человек жил, естественно, один, и все в его квартире было сделано своими, т. е. его, руками, и книжные полки, и шкафчики в ванной. И, кстати, краны там не текут, потому что у человека золотые руки, не то что у некоторых. И этот одинокий человек по имени Петр Иванович угощал ее чаем и пирогами с курагой собственной выпечки, он еще и большой кулинар. Через неделю Петр Иванович был приглашен на обед. Елизавета Петровна очень нервничала, ей хотелось удивить гостя. Но, поскольку на этом поприще она не блистала, удивить она смогла только котлетами, с которыми с непривычки возилась полдня. Петр Иванович оказался очень серьезным, убеленным сединами мужчиной лет под семьдесят. Он был в серо-голубом костюме и в красной водолазке. Елизавете Петровне и Кате он вручил по гвоздике. Потом молча и одобрительно осмотрел квартиру, вымыл руки в ванной из неисправных кранов (от чего Елизавета Петровна очень смутилась), и они всей семьей сели за стол. Петр Иванович, опять же молча, съел котлеты с картошкой, после чего заметил, что, конечно, ничего, есть можно, но в фарш стоит провернуть капустный лист и натереть на мелкой терке сырую картофелину. Конечно, так тоже вполне съедобно, но с капустным листом лучше. В общем, через месяц Елизавета Петровна объявила, что выходит замуж.