Гектор Манро - Хроники Кловиса

— Не вернешь же ты в Пана на самом деле? — недоверчиво спросила она.

— В большинстве вещей я дурак, — спокойно сказал Мортимер, — но не настолько, чтобы не верить в Пана, когда я здесь. А если ты мудра, то не станешь слишком хвастать своим неверием, когда находишься в его стране.

Лишь через неделю Сильвии настолько наскучили привлекательные прогулки вокруг Йессни, что она затеяла инспекционное турне по зданиям фермы. Двор фермы вызывал в ее мыслях сцены радостной суматохи с маслобойками, цепами, смеющимися доярками и табунами лошадей, пьющих воду по колена в воде прудов с плавающими утками. Когда она ходила по скудным серым строениям фермы поместья Йессни, ее первым впечатлением было сокрушительное безмолвие и заброшенность, словно ей случилось быть в некоей одинокой опустевшей усадьбе, давным давно отданной совам и паукам; потом появилось ощущение тайной бдительной враждебности, та же тень невидимых вещей, которые кажутся таящимися в засаде в лесных гребнях и кустах. Из-за тяжелых дверей и разбитых окон доносился беспокойный топот копыт или скрежет цепи недоуздка, а временами заглушенное мычание какого-то животного в стойле. Из дальнего угла лохматый пес следил за ней внимательными враждебными глазами; когда она подошла ближе, он тихо убрался в свою конуру и бесшумно выскользнул снова, когда она прошла мимо. Несколько кур, ищущих еду возле скирды, при ее приближении убежали под ворота. Сильвия чувствовала, что если она случайно натолкнется в этой дикой местности сараев и коровников на человеческое существо, то они как призраки убегут от ее взгляда. Наконец, быстро повернув за угол, она натолкнулась на живое существо, которое не убежало от нее. В грязной луже распростерлась громадная свинья, гигантская, за пределами самых диких предположений горожанки о размерах свиной плоти, мгновенно готовой к негодованию, если надо отплатить за непрошенное вторжение. Когда она направила свой путь мимо сеновалов, коровников и длинных слепых стен, ее внезапно поразил странный звук — эхо мальчишеского смеха, золотого и двусмысленного. Ян, единственный мальчишка, работающий на ферме, с волосами как пакля, иссохшаяся деревенщина, был виден за работой на копке картофеля посередине соседнего холма, а Мортимер позднее ответил на вопрос, что не знает возможного автора тайной издевки, что смеялся из засады над отступлением Сильвии. Память об этом непостижном эхо добавилась к ее остальным впечатлениям о скрытом зловещем „нечто“, окружающем Йессни.

Мортимера она видела очень редко; ферма, леса и ручьи с форелью, казалось, поглотили его от рассвета до заката. Как-то раз, зашагав в том направлении, что он выбрал утром, она вышла на открытое место в ореховой роще, закрытое далее громадными…, в центре которого стоял каменный пьедестал с водруженной на нем небольшой бронзовой фигурой молодого Пана. Это было красивое произведение искусства, но ее внимание главным образом поразило то, что к его ногам, как жертвоприношение, была положена свежесорванная гроздь винограда. Виноград в хозяйстве не был в изобилии, и Сильвия гневно схватила гроздь с пьедестала. Презрительное раздражение бушевало в ней, когда она медленно брела домой и вдруг была охвачена острым ощущением, очень близким к страху: из густо переплетенного подлеска на нее нахмурилось мальчишеское лицо, красивое, смуглое, с невыразимо злыми глазами. Это была очень уединенная тропинка, хотя по правде сказать все тропинки вокруг Йессни были уединенными, и она поспешила вперед, не останавливаясь, чтобы бросить испытующий взгляд на его внезапное появление. И только возле дома она обнаружила, что на бегу уронила виноградную гроздь.

— Я сегодня в лесу видела юношу, — сказала она вечером Мортимеру, — смуглолицего и очень красивого, настоящего негодяя на вид. Наверное, парень из цыган.

— Правдоподобная теория, — отозвался Мортимер, — только сейчас здесь нет никаких цыган.

— Тогда кто же он? — спросила Сильвия, и когда выяснилось, что у Мортимера нет своей теории, она перешла к рассказу о своей находке вотивного жертвоприношения.

— Предполагаю, это ваше деяние, — заметила она, — безвредное проявление лунатизма; однако, люди подумают, что вы страшно глупы, если узнают об этом.

— Вы, случайно, как-нибудь не вмешались? — спросил Мортимер.

— Я — я выбросила гроздь. Она казалась такой глупой, — сказала Сильвия, следя не появятся ли на бесстрастном лице Мортимера признаки раздражения.

— Мне кажется, сделав такое, вы поступили неразумно, — задумчиво сказал он. — Я слышал, рассказывают, что боги Леса, весьма ужасны к тем, кто их оскорбляет.

— Они, наверное, ужасны к тем, кто в них верит, но вы видите я не верю, — возразила Сильвия.

— Все равно, — сказал Мортимер своим обычным бесстрастным тоном, — на вашем месте я бы избегал лесов и садов и далеко обходил бы всех рогатых животных на ферме.

Конечно, все это была чепуха, но в таком уединенном, утонувшем в лесу месте чепуха казалась способной возбудить гнусное чувство неуверенности.

— Мортимер, — вдруг сказала Сильвия, — мне кажется, нам надо вскоре возвратиться в город.

Победа оказалась не столь полной, как ожидалось; ее занесло в такие дебри, где она уже была готова отступить.

— Мне казалось, вы никогда не вернетесь в город, — сказал Мортимер, повторяя предсказание своей матери.

Испытывая некоторое презрение к себе, Сильвия с неудовольствием обратила внимание, что ее очередная дневная прогулка инстинктивно уводит ее из-под сени леса. Что до рогатого скота, то предупреждение Мортимера едва-ли было необходимым, ибо она всегда смотрела на них, как на в лучшем случае нейтральных созданий: ее воображение лишало пола самых матроноподобных дойный коров, превращая их в быков, способных в любой момент „увидеть красное“. Барана, пасущегося на узком выгоне позади сада, она посчитала после многократных и осторожных испытаний имеющим уравновешенный темперамент; однако, сегодня она решила не проверять его уравновешенность, ибо обычно спокойное животное металось из угла в угол на своем лужке со всеми признаками беспокойства. Низкая, прерывистая музыка, словно играли на камышовой флейте, донеслась из глубины соседней чащи, и казалось, что есть некая тонкая связь между беспокойной беготней животного и дикой музыкой из леса. Сильвия повернула шаги наверх и взобралась по вересковому склону, который вздымал высоко над Йессни свои покатые плечи. Она оставила за собой музыку флейты, но с лесистых гребней у ее ног ветер донес другую музыку напряженный лай собак в разгар погони. Йессни находился как раз на краю графства Девон-и-Сомерсет, и преследуемые олени иногда забегали сюда. Сильвия уже видела темное тело, берущее грудью холм за холмом и снова скрывающееся из вида, как только пересечет гребень, а за ним постепенно приближающийся неотступный хор, и в ней нарастало напряженное и возбужденное сочувствие, которое ощущаешь к любому существу, за которым охотятся и в поимке которого напрямую не заинтересован. И наконец, олень прорвался сквозь самую внешнюю линию дубовой поросли и папоротников и, тяжело дыша, встал на открытом месте — толстый сентябрьский олень, несущий богато украшенную рогами голову. Его очевидный путь был броситься вниз к бурым прудам Андеркомба, а оттуда пробиться к излюбленному убежищу красных оленей — к морю. Однако, к удивлению Сильвии, он повернул голову вверх по склону и решительно пошел по вереску тяжелым шагом. — Будет ужасно, — подумала она, — если собаки настигнут его прямо перед моими глазами. Однако, казалось, что музыка стаи на мгновение замерла, а вместо нее она вновь услышала дикую свирель, которая теперь доносилась то с той, то с этой стороны, словно понуждая ослабевшего оленя к последнему усилию. Сильвия стояла далеко в стороне от его пути, полуспрятанная в густой поросли черничных кустов, и следила, как он с трудом поднимался вверх, бока мокрые от пота, жесткая шерсть на шее казалась по контрасту светлой. Музыка флейты вдруг пронзительно завизжала рядом, казалось, она исходит из кустов у самых ее ног, и в тот же момент громадный зверь повернулся и направился прямо на нее. В одно мгновение жалость к загнанному животному сменилась диким страхом перед собственной опасностью; густые корни вереска издевались над ее карабкающимися попытками бегства, и она неистово смотрела вниз, стремясь разглядеть приближающихся собак. Острия гигантских рогов были от нее в нескольких ярдах и во вспышке цепенящего страха она припомнила предупреждение Мортимера — опасаться рогатых животных на ферме. А потом с трепетом внезапной радости она увидела, что не одна: в нескольких шагах по колени в кустах черники стояла человеческая фигура.