Гектор Манро - Хроники Кловиса

— Отгони его! - закричала она. Но фигура не сделала ответного движения.

Рога шли прямо в грудь, кислый запах пота загнанного животного перехватывал дыхание, однако в глазах ее стояла картина более ужасная, чем приближающаяся смерть. А в ушах звенело эхо мальчишеского смеха, золотого и двусмысленного.

Крефтон Локьер сидел в покое, покое души и тела, на малееньком клочке земли, наполовину сада — наполовину цветника, примыкавшему к ферме в деревушке Моусл-Бартон. После стресса и шума долгих годов жизни в городе мир и покой окруженного холмами села отдавались в его чувствах с почти драматической интенсивностью. Казалось, что время и пространство потеряли свою значимость и резкость, минуты сливались в часы, луга и поля под паром склонялись и мягко и незаметно уходили вдаль. Дикие травы вразнобой спускались с живых изгородей в цветники, а желтофиоли и садовые кустарники совершали контррейды на двор фермы и на дорожки. Сонные куры и торжественные, поглощенные своими мыслями утки чувствовали себя одинаково дома на дворе, во фруктовом саду или посреди дороги; казалось, что ничего ничему не принадлежит с определенностью, даже ворота не обязательно будут найдены на своих петлях. И всю сцену заливало ощущение покоя и мира, содержавшее в себе нечто почти магическое. В полдень чувствовалось, что полдень был всегда и будет всегда оставаться полднем, в сумерки понимал, что никогда не могло быть ничего кроме сумерек. Крефтон Локьер сидел в покое на деревенском стуле возле старой липы и думал, что именно здесь находится тот якорь жизни, который так любовно рисовался его разуму и по которому так давно и так часто томились его усталые и потрясенные чувства. Он мог бы устроить себе постоянное место среди этих простых, дружелюбных людей, постепенно увеличиваю умеренный комфорт, которым он привык окружать себя, но по возможности придерживаясь их образа жизни.

И пока он медленно доводил свое решение до зрелости, через фруктовый сад неуверенной походкой хромая прошла пожилая женщина. Он узнал ее, она была членом семьи владелицы фермы, матерью или, может быть, свекровью миссис Спурфилд, его нынешней хозяйки дома, и он торопливо складывал ей в уме несколько приятных комплиментов. Она опередила его.

— Вон там, нед дверью, что-то написано мелом. Что это?

Она говорила в тупой безличной манере, словно этот вопрос висел у нее на губах годами и лучше всего от него избавиться немедленно. Ее глаза, тем не менее, нетерпеливо смотрели над головой Крефтона на дверь большого амбара, стоявшего крайним в неровном ряду здание фермы.

— Марта Пилламон — старая ведьма, — таким было заявлениие, которое предстало перед испытующим взором Крефтона, и он секунду поколебался прежде чем передать это заявление широкой публике.

Конрадину было десять лет, когда доктор выразил профессиональное мнение, что мальчик не проживет еще пять лет. Доктор был неуверенный и истощенный, с ним считались мало, однако его мнение подтвердила миссис ДеРопп, с которой считались почти во всем. Миссис ДеРопп доводилась Конрадину двоюродной сестрой и опекуншей и в его глазах она представляла те три пятых мира, которые необходимы, неприятны и реальны; другие две пятых в вечном антагонизме с предыдущими были сотканы в его воображении. В один из тяжелых дней Конрадин посчитал, что следует уступить одолевающему давлению утомительных и необходимых вещей, таких как болезнь, изнеживающие ограничения и длящаяся тупость. Без собственного воображения, которое, пришпоренное одиночеством, бурно разрасталось, он бы уступил уже давным давно.

Миссис ДеРопп никогда, даже в моменты наивысшей честности, не признавалась себе, что она не любит Конрадина, хотя должно быть смутно сознавала, что расстраивать его „для его же блага“ было долгом, который она не находила особенно скучным. Конрадин ненавидел ее с отчаянной искренностью, которую в совершенстве скрывал. Те маленькие удовольствия, которые ему удавалось добывать себе, получали добавочный пряный вкус от вероятности, что они не нравились бы его стражнице, и от могущества его воображения, в котором она оказывалась заперта — нечистая тварь, которой не найти выхода.

В скучном, безрадостном саду, но который выходило так много окон, готовых открыться с требованием не делать того или не делать этого или с напоминанием, что пора принимать лекарства, он находил мало привлекательного. Несколько стоящих там фруктовых деревьев были заботливо посажены вне его досягаемости, словно это были редкие представители своих видов, цветущие в сухой пустыне; вероятно, было бы трудно найти торговца, который предложил бы десять шиллингов за весь их годовой урожай. Однако, в забытом углу располагался заброшенный сарай для инструментов внушительных пропорций, почти скрытый за мрачным кустарником, и в его стенах Конрадин обрел гавань, выполнявшую в различные моменты его жизни то роль игровой комнаты, то роль собора. Он населил его легионом знакомых фантомов, вызванных к жизни частично фрагментами истории, а частично собственным воображением; однако, сарай мог также похвастать двумя поселенцами из плоти и крови. В одном углу жила курица с зазубренным плюмажем, которой мальчик расточал любовь, не находящую иначе другого выхода. Еще далее в полутьме стояла гигантская клетка, разделенная не два отсека, один из которых был забран частой железной решеткой. Это было жилище громадного хорька, которого знакомый мальчишка, сын мясника, притащил как-то контрабандой вместе с клеткой и со всем прочим в его нынешнюю квартиру в обмен на длительно и тайно откладываемый запас серебряной мелкой монеты. Конрадин страшно боялся гибкого острозубого зверя, но он был его самым ценным владением. Само его присутствие в сарае для инструментов было тайной и страшной радостью, которую следовало тщательно охранять от того, чтобы о ней узнала Женщина, как он про себя называл свою двоюродную сестру. И в один из дней, только Небо знает из какого материала, он сплел зверю чудесное имя, и с этого мгновения зверь вырос в Бога и религию. Женщина предавалась религии раз в неделю в близлежащей церкви и брала Конрадина с собой, но для него церковная служба была чужим ритуалом. Каждый четверг в полутемной и затхлой тишине сарая для инструментов он с мистическим и детально разработанным церемониалом поклонялся деревянной клетке, где проживал Средни Ваштар, громадный хорек. Красные цветы в их сезон и алые ягоды в зимнее время приносились в жертву в его святилище, ибо он был Богом, вызывавшим особое напряжение в яростно нетерпеливой стороне вещей в противоположность религии Женщины, которая, насколько мог обозреть Конрадин, весьма сильно продвинулась в противоположном направлении. А по большим праздникам перед его клеткой рассыпался толченый мускатный орех и важной частью этого жертвоприношения было то, что мускат являлся краденым. Подобные праздники случались нерегулярно и главным образом отмечали некоторые происходящие события. По одному случаю, когда мисс ДеРопп три дня страдала от острой зубной боли, Конрадин продолжал праздновать все три дня и почти добился успеха, убеждая самого себя, что за ее зубную боль несет личную ответственность Средни Ваштар. Если бы болезнь продлилась еще день, то могли бы кончиться запасы мускатного ореха.